– Я отношусь к вам, месье, со всеми подобающими сыновними чувствами. Но вы, должно быть, понимаете, что я имею в виду.

– Я прекрасно понимаю тебя. В таких делах мы логичны. Это недостаток нашей расы – никогда никого не любить всем сердцем. И уж конечно мы не настолько неблагоразумны, чтобы расточать обожание на всех окружающих. Наша судьба в постоянном поиске своей мечты, но мы не всегда знаем, что это за мечта. И в этом тоже есть логика, Гастон: мы, де Пайзены, непередаваемым образом, но совершенно точно знаем, что мечта должна воплотиться в жизнь. Такие желания, сын мой, не дают нам ни минуты отдыха, не позволяют жизни превратиться в обычную дремоту…

– Мне рассказывали, месье, что эта особенность перешла к нам от великого Юргена, нашего предка, и от высокого Мануэля, чья кровь течет в наших жилах.

– Я не знаю. Не так давно мне довелось говорить с месье Горвендилом. Он тесно общается с тем, кто является автором бесконечной Биографии жизни, которая, в свою очередь, использует нас как маски и временные одежды в своих целях… Но я не знаю. Зато я уверен, что жизнь дана мне моим отцом, хотя и без указаний, как правильно использовать сей непрошеный дар. Я знаю также, что сам передал его тебе на тех же условиях. Так делай же с данной тебе жизнью все, что захочешь. Предчувствие говорит мне, что я вижу тебя в последний раз, но ты не услышишь от меня совета. Я не стану даже внушать тебе, где добро, а где зло, ибо сам я являюсь живым примером и того и другого. Нет, я лишь чувствую сострадание к тебе, но не более. В целом, меня не волнует твое будущее, Гастон. Поэтому я не даю советов.

– Но тогда, месье, вы пренебрегаете обычными отцовскими чувствами.

– Нет. Я вижу тебя в твои шестнадцать уже дерущимся на дуэлях и любезничающего с девицами в весеннем лесу; я избавляю тебя от обычных отцовских поучений. С одной стороны, я сам в твоем возрасте, несмотря на зов плоти, собирался начать тихую семейную жизнь с твоей матерью. С другой стороны, я не увижу последствий твоего поведения. Мне ясно лишь, что я сижу здесь, у крошечной кучки горящих веток, наполовину превратившихся в золу. И я знаю – со временем ты со своими страстями, соперниками и пухлыми девчушками превратишься в горку пепла, ни для кого ничего не значащего. Здешние леса будут по-прежнему молоды, но никто и нигде не вспомнит ни твоих промахов, ни добрых дел. Впрочем, моих тоже. Но когда бы ни наступал апрель – здесь всегда будут цвести анемоны, – ответил герцог.

– Месье, у меня свой распорядок дня…

– Да, суетного, бесполезного и неспокойного дня де Пайзена. Это твое право и логическое наследие. Что ж, де Пайзены ведут свой род от великого Юргена и унаследовали от него основные фамильные черты. Я тоже учился от него, получая синяки и затрещины, уважать великий закон бытия. Да, де Пайзены всегда проходили такую школу, по очереди выучивая урок. Но сейчас, в конце, я не вижу, какое это имеет значение.

– Мосеньор, что же говорит великий закон бытия?

Флориан молчал некоторое время. Он видел неподалеку маленькое дерево с востока, уже покрывшееся нежной зеленью почек. Герцог вспомнил, как четверть века назад другой мальчик задавал тот же самый вопрос, стоя на том же самом месте. И жизнь показалась Флориану довольно бессмысленной штукой. Человеческие переживания и устремления приводили нас в никуда. Колесо завершило полный круг, и это все. Слишком огромное, чтобы осмыслить принцип его действия, колесо повернулось неспешно и неотвратимо. Человека затягивало в его оборот подобно насекомым. Итак, колесо совершило полный круг. Теперь уже не Флориан, а его сын спрашивал отца: «Что означает великий закон жизни?» Существовал лишь один возможный ответ, уклончивый и малодушный. И Флориан ответил. Надо следовать логике и всегда слушать ее голос.

– Не греши против ближнего своего, сын. По крайней мере, не слишком часто и не слишком открыто. Мои слова не означают, что надо ограничивать себя. Но, будучи осмотрительным и соблюдая тайну, человек может добиться исполнения любых желаний.

– Да, но, месье, я не понимаю…

Флориан посмотрел на сына с приветливой, но печальной улыбкой:

– Нет. Конечно же, ты не понимаешь. Как можешь ты, безвестный обольститель юных крестьянок, понять? Ни один юнец не верит таким словам. И тем не менее, сын, если ты нарушишь закон бытия, тебя ждет крах во всем. И будь уверен, что следуя ему – с известной долей скрытности и в хорошей компании – ты получишь все, что захочешь, и никто не встанет на твоем пути. Мудрый человек будет избегать ради своей же пользы чрезмерных желаний во всем… Вот то знание, которое каждый отец должен передать по наследству сыну независимо от того, извлек ли он сам пользу из этого знания.

Мальчик утвердительно покачал головой.

– Я понял вас, месье. Но смысл – я не вижу…

Вернувшись в Бельгард, Флориан столкнулся с проблемой каждого женатого мужчины – переходом от сводящей с ума страсти к отцовству. Его расколдованную принцессу с трудом можно было узнать. Лицо Мелиор стало тестообразным, нос неестественно раздулся, а над налитыми кровью глазами появились отвратительные желтые пятна. На ее раздавшееся тело герцог и вовсе не мог смотреть спокойно. Увидев жену, Флориан почувствовал сильнейшее отвращение к стоящей перед ним безобразной женщине.

Возможно, размышлял он, виной тому его теперешние чувства к Мелиор, непомерно преувеличивавшие все ее физические недостатки. В общем, вид беременных женщин всегда вызывал у герцога приступы тошноты. Но сейчас перед ним находилась награда, к которой он так долго и страстно стремился, ради которой пожертвовал всем самым дорогим на земле и утратил утешение религией… Ради той Мелиор, обладавшей безупречной и несравненной красотой. Он приобрел за непомерно высокую цену ее совершенное тело, чтобы вскоре узнать, что это ее единственное достоинство. А теперь она утратила даже тень очарования. Хуже того – красота, которой он поклонялся с детства, не существовала более нигде. Ради нескольких часов сомнительного удовольствия он сам уничтожил эту красоту…

– Любовь моя, если бы я был тщеславен, то мог бы надеяться, что месяцы разлуки прошли для вас столь же тускло, как для меня, – обратился герцог к супруге.

Он нежно поцеловал Мелиор. Даже дыхание женщины стало теперь неприятным. Флориану казалось, что ничего не осталось от прежней принцессы.

– Ах, не утруждай себя пустой болтовней. Флориан, мне кажется, в то время, когда я имею право ожидать от мужа особенной заботы и внимания, ты мог бы вернуться домой пораньше. Мало того, что ты оставил на мне управление поместьем, так стоит мне войти в комнату, как соседи делают вид, что вовсе не говорили минуту назад о твоей дуэли с братом… – прервала его Мелиор.

– Да, да, я и сам ужасно сожалею обо всем! Но, дорогая, разве что-то случилось в Бельгарде?

– И он еще спрашивает! В моем положении, со всеми вытекающими из него заботами, ты даешь мне лишний повод для волнения. Я имею в виду герцога Орлеанского. Зная тебя наизусть, Флориан, я понимаю, что премьер-министр значит для тебя не больше, чем муха или блоха. Но ты должен понимать, что бы я почувствовала, если бы тебе отрубили голову…