Больше он на эту тему не заговаривал, но спустя несколько часов пробормотал: «Призраки! Призраки!» Что он имел в виду, я так никогда и не узнал.

Перелистывая мои отчеты о расследованиях Шерлока Холмса, я нахожу подробности не менее сорока семи дел, с которыми, несмотря на прошедшие годы, не стоит, мне кажется, когда-либо знакомить читателей. Нескольких случаев, включая курьезное происшествие с полковником Джеймсом Мориарти и скандальную историю с политиком, маяком и дрессированным бакланом, мне запрещено касаться из-за ограничений, налагаемых законом. Остальные носят слишком деликатный характер, чтобы их обнародовать, ведь они могут сильно смутить кое-кого из участников или их наследников. К примеру, только после недавней кончины мисс Сьюзан Кушинг я освободился от обещания не публиковать рассказ о ее нелепом и волнующем приключении.

Но есть одно дело, которое я изъял из рассмотрения, желая пощадить собственные чувства. Однако меня заставляют к нему обратиться недавние замечания одного из тех, кто почитает себя поклонником моих произведений. Я имею в виду энтузиастов, которые в своем увлечении тем, что, по-моему, считают игрой, культивируют миф, будто опубликованные факты биографии Шерлока Холмса не более чем затейливые выдумки, состряпанные моим литературным агентом. В прошлом я позволял измышлениям этих юнцов выходить беспрепятственно, но я был вынужден принять меры после публикации статьи, в которой утверждается, будто упоминание моего хорошего друга Чарльза Тэрстона в одном из ранних воспоминаний являет собой скрытую рекламу фирмы – производителя бильярдных столов. Я не желаю видеть его память незаслуженно запятнанной, а потому наконец берусь поведать о его кончине, хотя в том деле было много такого, о чем у меня есть причины сожалеть. Особенно удручает меня моя бурная ссора с Холмсом из-за настойчивости, с которой он вел расследование. Но факты всегда предпочтительнее праздных и чрезвычайно вольных домыслов.

Кто-то может посчитать, что после многих лет, проведенных рядом с Холмсом, я должен был бы привыкнуть к неожиданным вторжениям в нашу повседневную жизнь трагического и драматического. Тем не менее я знаю, что не могу описывать упомянутые события февраля 1901 года без того, что более чувствительная натура назвала бы страхом.

Однажды вечером, почувствовав, что не разделяю тяги моего друга и компаньона к сосуществованию в тишине, я отправился в клуб, где после нескольких порций бренди – вероятно, их было больше, чем рекомендуют, – разгонял скуку в компании старых знакомых. Среди них были Джулиан Эмери, Гидеон Мейкпис и Чарльз Тэрстон. Мы так приятно провели время, что я пригласил Тэрстона вернуться со мной на Бейкер-стрит, где я мог попотчевать его еще несколькими рассказами о наших с Холмсом многочисленных триумфах.

Пожав Тэрстону руку, Холмс перестал обращать на нас внимание, перекладывая какие-то предметы на своем столике для химических опытов. Однако игнорировать личность его склада, даже когда она занята своим делом, весьма непросто. Подозреваю, что Тэрстон все больше испытывал неудобство от такого соседства, потому что во второй раз попросил меня объяснить разгадку дела об отравлении в Камберуэлле.

– Когда Холмс узнал, что жертва легла спать через два часа после того, как завела свои часы, – повторил я, – дело стало прозрачнее стекла. Даже ребенок смог бы его раскрыть.

– Только не ваш ребенок, Уотсон! – расхохотался он.

Я присоединился к его веселью, потому что давно знал Тэрстона с его добродушной манерой подшучивать.

Сыщик громко прочистил горло.

– Помните дело об отравлении в Камберуэлле, Холмс? Ведь я прав?

Делая вид, будто только теперь осознал наше присутствие, детектив поднял голову:

– Хм? Простите, Уотсон, что вы говорили?

Я был уверен, что он не упустил ни слова из нашего разговора, но тем не менее объяснил, что развлекал Тэрстона историей о нашем успешнейшем деле.

– Не самая сложная проблема, верно?

– Я предпочитаю думать об этом как о наглядном упражнении в логической дедукции.

Ясно почувствовав холодность в ответе Холмса, Тэрстон поднялся с кресла и начал надевать шляпу и пальто.

– Так или иначе, это был потрясающий рассказ! А теперь, боюсь, мне пора удалиться. Меня ждет Харли-стрит![33]Мистер Холмс. – Он сделал прощальный жест рукой, а в ответ удостоился кивка.

Когда мы спускались по лестнице, я спросил Тэрстона, чт́о он имел в виду, когда упоминал Харли-стрит.

– Ничего серьезного, надеюсь?

– Напротив, очень серьезное, Уоттерс, старина. Деньги! Половина тамошних врачей своими золотыми запонками обязана моим советам. Наверное, вам вряд ли удастся уговорить Холмса вложить небольшой капитал в добычу олова в Сан-Педро?

Я рассмеялся, открывая ему дверь:

– Очень в этом сомневаюсь. Полагаю, он скажет, что средств у него достаточно для его нужд.

– Забавно, – заметил Тэрстон. – А вот моим девизом всегда было «Больше!». Ну, всего доброго!

Возвращаясь в гостиную, я сомневался, стоит ли мне воздержаться от комментариев по поводу явной грубости Холмса, но, обнаружив, что он развалился в кресле, которое недавно освободил Тэрстон, посчитал нужным заговорить.

– Разве я требую слишком многого, когда прошу проявлять элементарную вежливость, Холмс? – произнес я. – Это мое жилище, а не только ваше рабочее место.

Лицо Холмса выражало невинное недоумение.

– Вы вполне можете выступать в роли хозяина, когда только пожелаете… мой дорогой Уоттерс.

Если подшучивание Тэрстона я принимал с юмором, то теперь сильно разозлился. Я уже открыл рот, чтобы разразиться гневной отповедью, теперь уже и не припомню какой, ибо она так и не прозвучала. С улицы до нас донесся жуткий крик, страшнее которого мне слышать не приходилось. Как врач и компаньон Холмса я нередко внимал воплям агонии – гораздо чаще, чем хотелось бы. Но этот особенно поразил меня, потому что я узнал голос Чарльза Тэрстона.

Мы кубарем скатились вниз по лестнице, я распахнул дверь и наткнулся на толпу зевак. Расталкивая любопытных, я протиснулся вперед, но опоздал. Тэрстон уже не нуждался в моей помощи. Он лежал мертвый у наших ступеней, и кровь текла из глубокой раны у него на груди. Я услышал за спиной усиливающийся ропот и понял, что брешь в толпе зевак сомкнулась за мной и теперь Холмсу приходится заново расчищать себе путь. Я огляделся в слабой надежде поймать взглядом тех, кто совершил жуткое нападение. К моему удивлению, надежда эта оправдалась. Я заметил, как высокий и худощавый молодой человек, одетый в длинный плащ, повернулся к нам спиной и удаляется. По тому, как неестественно он прижимал к телу правую руку, было ясно, что этот малый старается скрыть что-то важное. В одно мгновение я вскочил на ноги и ринулся следом. Сначала преследуемый как будто удивился, но, поняв, что я уже наступаю ему на пятки, бросился бежать. Длинные ноги, пожалуй, мигом донесли бы его до середины Бландфорд-стрит, если бы ему не приходилось держать орудие убийства. Что же до моих собственных ног, то ярость заставляла их двигаться быстрее, даже когда казалось, что боль старой раны вот-вот вынудит меня остановиться. Я повалил неизвестного на землю, сильно надавив на его руку, чтобы заставить выронить оружие. Это был нож с длинным тонким лезвием, который выглядел странно знакомым. Но в тот момент мой гнев был слишком неистов, чтобы отчетливо воспринимать все детали. Во время борьбы с моего противника слетел котелок. Схватив негодяя за рыжеватые волосы, я вдавил его лицо в уличную грязь. Страшно подумать, до чего могла бы довести меня ярость, не появись в тот момент Холмс.