Когда Мэри вошла в каюту к Лиззи, та лежала плашмя на своей кровати, накрыв голову руками. Покрывала сбились в одну большую кучу, книги беспорядочным веером разлетелись кругом её головы. Ноги Лиззи болтались над крепким полом; с одной ноги слетела туфелька.

Мэри закрыла дверь.

— Добрый день, — поздоровалась она с сестрой привычным тоном гувернантки, — ты хорошо себя чувствуешь?

Лиззи вяло приподняла голову. Лицо у неё было зеленовато-бледное.

— Нет, — сказала она и снова упала носом в сморщенные покрывала. — Я ужасно себя чувствую.

— Странно, — Мэри аккуратно переступила через разметавшееся по полу покрывало и присела в кресло. Лиззи лежала на постели, как мёртвая. — Лиззи, у тебя не должно быть морской болезни. Даже мистер Флэнаган не ощущает качки, а он к этому весьма чувствителен.

— А я её чувствую, — пробурчала Лиззи, — я висела над бортом… не знаю, как долго… но теперь у меня кружится голова… и ещё меня тошнит.

— Зачем ты висела над бортом? — сразу посерьёзнела Мэри. — Разве ты не понимаешь, насколько это опасно? А если бы ты упала?

— Я бы не упала! — простонала Лиззи. — Я держалась крепко… как только могла…

Мэри, тем не менее, это не успокоило. Она внушительно поднялась из кресла и скрестила руки на груди. Сердце её, не успевшее успокоиться, заколотилось ещё злее и отчаяннее.

— Лиззи, — заговорила она негромко, — ведь я велела тебе не отходить от мисс Мэйд. Только не пытайся сказать мне, что она одобрила твоё поведение!

— Ничего она не одобряла, она даже не смотрела в мою сторону, — прошептала Лиззи. — Она общалась со своими подругами… а я сидела там… где мне понравилось!

Мэри шумно выдохнула. К сожалению, это был единственный доступный ей способ культурно выразить ярость.

— Что ж, — проговорила она, — я встречусь с мисс Мэйд и выскажу своё недовольство. Но и ты, Элизабет, должна была бы уже понять, что мои просьбы — это не веление авторитарного духа и не попытка сломить тебя. Я пытаюсь обеспечить тебе достойную жизнь, Элизабет, и я очень не хотела бы, чтобы с тобой произошло нечто неладное.

— Со мной всё было бы в порядке…

— Элизабет, — повторила Мэри настойчиво, — подумай о матушке. Неужели ты хочешь огорчить её? Или причинить ей боль? Что я скажу ей, если я тебя потеряю? — Мэри сжала ткань платья в горсть. Задушевные разговоры с Лиззи всегда выводили её из привычного и такого удобного состояния холодного равнодушия, которое стало её неотъемлемой частью за годы работы гувернанткой. — Элизабет… Лиззи… подумай об этом и, прошу, больше не надо чудачеств!

Лиззи перевернулась на спину и вытянула руки. Пустым стеклянным взглядом она смотрела в потолок.

— Почему ты взяла меня с собой в Америку?

Мэри не смотрела ей в глаза.

— Потому что я не могу с тобой расстаться.

Лиззи зашевелилась на постели. Она стащила с ноги туфлю и подтянула колени к груди. Платье скрыло волнами её крохотные ступни.

— Это не единственная причина, — тихо сказала она. — Ведь я понимаю. Почему ты не оставила меня с мамой? Почему… нет, почему мама позволила тебе меня забрать?

Мэри продолжала сверлить взглядом часы. Стрелки как будто умерли, и даже стук часового механизма, успокаивающий и размеренный, затих.

— Потому что это было необходимо, — сказала Мэри, наконец.

— Дело не в этом, — продолжала Лиззи. — Мама разрешила тебе меня увезти. Она не согласилась бы на это… никогда. Я знаю.

Мэри сжала губы. Тупая боль резала плоть там, где в неё вонзался зуб.

— Что ты можешь знать? — спросила она тихо и бессильно. — Лиззи, ты тогда была ещё мала.

— Не настолько, чтобы забыть мать, — Лиззи резво села на постели, и её лицо позеленело. — С тех пор, как мы уехали, ты ни разу не привезла меня к ней. Она ни разу не захотела прийти в гости. Она никого из нас к себе не приглашала.

— Лиззи…

Лиззи упёрлась спиной в жёсткую спинку кровати и опустила голову. Её ресницы трепетали.

— Дело ведь в том, что мама умерла, правда? — спросила она. — Нашей мамы больше нет, и ты боишься мне об этом сказать, верно? Поэтому на мои письма никогда не приходят ответы? Поэтому ты сама никогда не пишешь ей у меня на глазах?

Мэри вцепилась в подлокотники. Невидимая тяжесть, давившая ей на шею, была так сильна, что, казалось, позвонки могут переломиться в любое мгновение.

— Ты ошибаешься, Элизабет, — сказала она, — ты очень многого не знаешь…

— Но почему ты мне об этом не рассказываешь? Сейчас ты увозишь меня в Америку, и это ведь наверняка значит, что маму я больше не увижу… ведь я права?

Мэри встала из кресла. Она быстрыми шагами приблизилась к Лиззи и крепко обняла ту за шею. Волосы Лиззи растрепались и застыли колючим шариком. Мэри прижала Лиззи к груди, так, что Лиззи наверняка смогла бы услышать безумный грохот сходящего с ума сердца, спрятала лицо у сестры в волосах и прошелестела:

— Лиззи, ты не права…

Лиззи напряглась всем телом, как попавшийся в капкан зверёк. Быстро, решительно и резко она рванулась прочь, оттолкнула Мэри одной рукой, а другую выставила перед собой, будто готовясь защищаться.

— Так ты не собираешься ничего рассказать мне?!

Она смотрела на Мэри мрачно и решительно, совсем взрослыми и сердитыми глазами, и Мэри не знала, что ей ответить. Она опять отвернулась: преступно нерешительный и неловкий взгляд с головой выдавал её.

— Я не знаю, чего ты от меня хочешь, Лиззи, — сказала она, — не знаю, зачем ты просишь об этом. Всё, что ты должна услышать, ты уже от меня узнала.

— Но если мне этого мало? — вскрикнула Лиззи. — Если я совсем ничего не понимаю из-за того… что ты как будто и не хочешь объясниться?

Мэри сжала пальцы до побеления.

— Когда ты станешь старше… — негромко произнесла она, — думаю, тогда я смогу тебе обо всём рассказать. А пока ты можешь быть уверена, что я не обманываю тебя, когда говорю, что мама разрешила мне забрать тебя и знает, что ты плывёшь в Америку. И уж, конечно, мама не умерла.

Лиззи оскалилась.

— Этого мало! Как я могу в это верить? Как?

Мэри собралась с духом. В голове у неё не осталось даже всегда спасающих, всегда наставляющих на путь истинный слов молитвы. Сознание её было абсолютно пустым, как чистый лист белой бумаги.

— Я никогда не обманывала тебя прежде, Элизабет, — строго сказала она, — и старалась воспитать так, чтобы ты стала достойным членом нашего общества. Я не думаю, что хотя бы один-единственный раз дала тебе