Касалось это и положения евреев, получивших уже в период Французской революции всю полноту гражданских прав[252]. Французы тогда услышали торжественные слова: «Вернем евреев счастью, родине и добродетели, наделив их человеческим достоинством граждан…». В эпоху Третьей Республики положение евреев во французском обществе упрочилось; эмансипация и интеграция их приняли радикальный характер. Евреи получили возможность занимать высокие должности в политической и административной иерархии страны. Уникальность французской ситуации заключалась в том, что государство открыло здесь евреям доступ во все высшие эшелоны власти[253]. Евреи стали во Франции префектами и государственными советниками, судьями и президентами кассационных судов. Произошло это, в частности, благодаря тому, что для них открылись двери престижных учебных заведений, таких, например, как Высшая Нормальная школа, которая также была детищем Французской революции. Неудивительно поэтому, что многие евреи французской национальности считали себя детьми Революции.

Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить историю семьи Рейнаков. Отец, Генрих, был немецким евреем, получившим французское гражданство в 1870 году. Все его сыновья получили во Франции престижные дипломы. Теодор стал крупным востоковедом, профессором в Коллеж де Франс; Жозеф – журналистом, а потом директором газеты Французская Республика, депутатом, одним из самых страстных защитников идеалов Французской революции; Соломон (1858–1932) – крупнейшим эллинистом, членом Французской академии, создателем знаменитой виллы Керилос[254]. Все Рейнаки исповедовали иудаизм, являлись членами синагоги, но при этом иудаизм для них, как для Ренана, был религией не национальной, а универсальной; Теодор, например, выступал в защиту смешанных браков.

Французские евреи стали в период Третьей республики не только государственными чиновниками и учеными, но и крупнейшими деятелями культуры, коллекционерами как старого, так и современного искусства[255]. В конце 1894 года вспыхнуло дело Дрейфуса, которое с остротой поставило на повестку дня еврейский вопрос, провоцируя одновременно как антисемитский дискурс, так и полемический ответ на него, возрождавший риторику еврейской интеграции во французской политической жизни, рожденную Французской революцией. На выборах в 1898 году – именно как ответ общества на дело Дрейфуса, в защите которого участвовала вся прогрессивная французская интеллигенция, – победу одержал левый фланг. Социалист впервые вошел в правительство, и в результате этого в 1901 году был принят знаменитый закон о свободе создания ассоциаций.

Вот в какую атмосферу Бакст погрузился по приезде в Париж. Подруга его не могла не способствовать его интеграции во французское общество. Живя с ней, он не только говорил по-французски, но и думал, и жил как парижанин. Мы видели уже, в каком изысканном месте построила Марсель свою виллу. Она знала многих деятелей театра, культуры. Еще в 1892 году, незадолго до отъезда в Петербург, она сыграла, например, роль андрогина Элохила в пьесе Сын звезд (халдейская пастораль) символиста и мистика Жозефа Пеладана. Эта стилизованная мистерия – предвещавшая пьесы Д’Аннунцио – не была принята ни театром Французской Комедии, ни Одеоном, а была разыграна на собрании общества Розенкрейцеров, основанного Пеладаном. Членами этого общества были композиторы Эрик Сати и Клод Дебюсси. Марсель, служившая тогда в Театре у Сен-Мартенских ворот, играла в пьесе явно по дружбе. Можно предположить, что на вечерах у Марсель в Париже и на вилле «Силенцио» Бакст завязал немало знакомств, которыми пользовался затем в течение всей своей жизни; что он обсуждал с этими новыми друзьями события политической и культурной жизни Франции. Кроме того, общался он, по собственному признанию, и «с простым народом» – на парижских улицах, в кафе, бывших своего рода политическими клубами: «Париж пуст, – писал он другу Шуре, – растакуеры шныряют по бульварам, в воздухе пахнет очень странно: боюсь ошибиться, но, прислушиваясь и говоря с простым народом, не могу заметить особого энтузиазма к нынешнему правлению, хотя все было сделано, чтоб подладиться ко вкусу Франции и ее сильной демократии. Фор – кожевник, рабочий – утрированный, конечно, и на пути опрощения президента идти уже дальше некуда… Но и это не помогает, боюсь думать и странно сказать, но Франция, кажется, жаждет короля, сильной давящей власти, импонирующего правления, солидного представительства перед другими державами»…[256]. Это письмо было отправлено 20 июля 1895 года[257]; Феликс Фор был избран президентом за шесть месяцев до того, в пику представителю левого фланга Анри Брессону. Поддержан был Фор, несмотря на его скромное происхождение, именно монархистами. Фор в дальнейшем способствовал углублению союза Франции с Россией[258], а также развитию колониальной политики Франции. Таким образом, как мы видим, Левушка прекрасно разбирался в происходящем вокруг него и выражал настроения левого фланга, критиковавшего политику Фора.

Интерес к Баксту как «русскому», да к тому же «русскому еврею», мог быть в парижских кругах повышенным по причине русско-французского альянса, заключенного 17 августа 1892 года. Это был военный союз, подтвердивший предварительный экономический. Такой союз стал для Франции дипломатической победой: он означал выход из политической изоляции. Россия стала первым союзником Франции со времен революции. По иронии судьбы одно из самых отсталых в политическом отношении государств Европы того времени первым признало французскую демократическую республику – дитя Французской революции.