Лотта порадовалась, что родители ее уже умерли, ни братьев, ни сестер нет, а единственная дочь живет в Австралии.

Спустя еще несколько минут она получила мейл от дочери. «Неттависен» разместила ссылку на статью на своей странице в Фейсбуке. Что случилось и как она, Лотта, себя чувствует?

Не ответить было нельзя, и Лотта коротко написала, что она подробно расскажет обо всем позже, но беспокоиться тут не о чем.

Сразу после этого в дверь позвонили, а такого не было с тех самых пор, как дочь переехала. Видимо, это Таге Баст решил к ней наведаться. Открывать Лотта не стала. О чем ей с ним говорить? Он выразил все, что лежало у него на сердце, вежливые фразы в такой ситуации – кощунство. Наверное, он пришел, потому что тревожился за нее, чувствовал себя виноватым, но успокаивать его – не ее дело.

Странно было думать, что совсем недавно она сидела на этом же стуле – разве что не такая убитая – и мечтала о том, чтобы Таге Баст со своим фильмом испарился с лица земли. Этого не произошло, и сейчас Лотта пыталась переубедить себя, заставить радоваться этому, приучала себя к благодарности за то, что фильм у него получился именно таким: теперь у нее есть возможность изменить свою жизнь. Лотта старалась, но почувствовать это не могла. В том-то и сложность – она не чувствовала. Ей словно требовалось пробраться сквозь несколько слоев оболочки, прежде чем она добиралась до чего-то, что не было бы мертвым и холодным. Голова ее была холодной. «Держи голову в холоде», – обычно говорила она себе. Когда голова холодная, ошибок совершается меньше, чем на горячую голову. «Понимание, – напомнила она себе, – ты сама говоришь, что благодаря этому фильму у тебя появилось понимание. Попробуй сформулировать, что именно ты понимаешь, – уговаривала она себя, – давай, попытайся. Итак: я знаю больше о Бертольде Брехте и его драматургии, чем мои студенты. Я знаю больше многих других об истории театра от греческих трагедий до Шекспира и Ибсена. И я знаю, как рассказывать молодежи о созданных в прошлом текстах. Поэтому я и работаю, то есть работала, в Академии искусств. Но чтобы облегчить студентам понимание, сначала я должна узнать, что именно им уже понятно. Если я этого не пойму, мое знание им не поможет. Поэтому когда я доношу до них это знание, не понимая при этом, что именно они понимают, это из-за тщеславия или гордости, потому что я, вместо того, чтобы помочь, хочу, чтобы мною восхищались. Тот, кто хочет помочь и выучить, вынужден унижаться перед теми, кому она хочет помочь и кого выучить. Помогать и учить – это значит смириться с собственными ошибками и неправотой».

Однако формулируя эту идею, Лотта чувствовала себя ребенком, который примеряет взрослую одежду, на много размеров больше, и от этого выглядит смешно. Головой она это понимала и объяснить тоже могла, вот только это не помогало, ни на жизнь, ни на работу это понимание не влияло, тогда в чем смысл? Человек вполне способен признаться и сам себе, и другим в собственных грехах, но после признания предполагается, что он изменится, в этом и суть!

Лотта признавала, что эти новые мысли должны ее изменить, ей нужно попытаться подстроить свое существование под это понимание, так чтобы оно стало основным правилом ее жизни. Но как этого достичь? Как это происходит? Может, для этого нужна тренировка? Хорошо бы найти книгу с инструкциями или психотерапевта, который помог бы ей. Неужели рецепта не существует? «Как это сделать? – воскликнула она. – Ведь я вряд ли первая, с кем происходит подобное! – воскликнула она. – Не первая из тех, кому отказывает язык!» А так как думала она тоже при помощи этого языка, это означало, что думать, как прежде, нельзя и пытаться сформулировать новую ситуацию при помощи прежнего языка – тоже, ведь он больше не действует, не работает, никуда не приводит! Но ведь ей нужно двигаться дальше! «Я падаю!» – закричала она, падая на пол. Она осталась лежать на полу, даже случившаяся катастрофа не спасла ее! «Ты чересчур нетерпелива, – одернула она себя, – такое по мановению руки не происходит. Как раз об этом и был твой сон, и ты все поняла, ну да, головой поняла, но не телом! Помогите!» – крикнула она, глядя в потолок. Ее внезапная немота побеждала в ней горячее желание рассказать обо всем кому-нибудь. Лотта открыла рот в надежде, что у нее выйдет снова позвать на помощь, но вместо звуков получилось привычное покашливание.

Сколько она так пролежала, Лотта не знала. Кроме как лежать ей ничего не оставалось. Впрочем, еще можно сбежать на другой конец света, в Китай, например. Выучить китайский – это все равно что освоить иной способ мышления. Учить язык – это познавать образ жизни, а Лотта как раз нужно познать иной образ жизни, который позволит ей чувствовать то же самое, что она думает. В Китае ты шагаешь по улице под названием «Веди себя пристойно» и приходишь на перекресток «Помни о дне рождения матери». В Китае женщины носят имена Черный нефрит и Безжалостная красота, Нежная грусть и Ваше императорское высочество, а китайский иероглиф, обозначающий «кризис», удивительным образом связан с иероглифом, который имеет значение «возможность».

Засев глубоко в голове у Лотты, мысль о поездке никак не желала ее покидать. Да, проблемы это не решит, Лотта знала, но, вероятно, слегка ускорит ход вещей. Уехать подальше, не просыпаться по утрам в собственной кровати!

Она забронировала на одну ночь номер в отеле при аэропорте – проделала она это по Интернету. Как же чудесно, что ей не требуется никуда звонить и разговаривать с кем бы то ни было.

Лотта вытащила чемодан. И что, интересно, берут с собой, отправляясь в Китай? Она вспомнила рассказы бывавших в Китае коллег и фотографии, которые они показывали. Это по рассказам коллег она знала и про имена китаянок, и про названия китайских улиц, и про иероглиф «кризис – возможность». Вот только побывав в Китае, коллеги ничуть не менялись. Возвращались они такими же, какими были до отъезда.

«Значит, если твоя цель – измениться, то надо ехать в Африку», – подумала Лотта. Да, она отправится в Африку, в самое ее сердце, туда, куда не добирался никто из ее коллег. В свое время многие ее университетские друзья, съездив в Африку, приезжали оттуда с изменившейся походкой, переполняемые чувствами, но такие путешествия легче даются молодым, тем, у кого силы бьют ключом, и еще когда путешествуешь большой компанией. А как примут в Африке расстроенную женщину средних лет? Как европейку-неудачницу, каких на африканском континенте немало, из тех, кто бежит от своих европейских бед в самые нищие африканские страны, но при этом не отказался от огромной пенсии. Или как обычную туристку, а ею Лотта быть ну никак не желает, роль туриста она давно освоила. К тому же у нее не сделаны прививки и нет при себе лекарств от малярии, и время уже поджимает. Ладно, положит в чемодан всего понемногу, а со страной определится позже.

Может, поехать на Шпицберген? Совершить восхождение на ледник, приложить физические усилия, решиться на поступок, требующий величайшего внимания и сосредоточенности, на опасный шаг, натянуть шапку и капюшон, замотать шарфом нос и рот, скрыть лицо, и говорить ничего не придется, потому что ветер воет так, что проводник будет молча показывать, куда поставить ногу. Значит, ее путь лежит на Шпицберген? Нет, на Шпицбергене говорят по-норвежски, так что надо ей найти другое место, где норвежского не знают, иначе она вновь окажется запертой в каком-то немыслимом месте, платоновском подземелье, из которого ей, если она хочет лучше разглядеть действительность, необходимо выбраться. Ей надо попасть в какое-нибудь малолюдное место, в пустыню.