– Что такое, дядя? – спросила Амалия по-польски, заметив взгляды, которыми обменялись Казимир и гость.

Александр, который считал, что юным девушкам ни к чему читать про убийства, хотел успокоить ее, но его опередил куда менее чуткий Казимир, который по-польски пересказал племяннице содержание заметки. Аделаида Станиславовна ахнула. Настасья Ивановна, почувствовав неладное, забеспокоилась.

– Вы что-то знаете? – простонала она, комкая платочек. – Вы что-то скрываете от меня? Скажите мне, умоляю! Вам что-то известно о моем сыне?

Амалия подошла к Александру, взяла у него из рук газету и прочитала заметку.

– Скажите, Настасья Ивановна, ваш сын брился? – спросила девушка. – Я хочу сказать, у него не было ни бороды, ни усов?

– Нет! – Мать Николая Петрова встряхнула головой. – Он пытался отрастить бороду, но она у него плохо росла, как-то клочковато… Ну, он сердился, а потом все и сбрил. А почему вы спрашиваете?

И тут Александр удивился вторично, потому что Амалия вполголоса промолвила по-польски:

– Мама, неси нюхательную соль. Дядя, готовься принести воды. – И уже потом обратилась по-русски к гостье: – Видите ли, в сегодняшней газете есть заметка… На окраине города найдено тело. По приметам погибший похож на вашего сына, но пока это только предположения, хотя… Дядя! Воды!

– Нет, этого не может быть! – были первые слова несчастной матери, когда она пришла в себя. – Вы что-то путаете!

– Мы ничего еще не знаем, – мягко сказала Амалия, чтобы хоть немного успокоить ее. – Приметы, конечно, схожи, но такие приметы…

Настасья Ивановна решительно затрясла головой:

– Нет! Это не может быть мой сын!

Очевидно, женщина принадлежала к числу людей, которые думают, что, если что-либо упорно отрицать, оно перестанет быть сбывшимся фактом. Однако Амалия все же сделала попытку воззвать к здравому смыслу гостьи.

– Для того чтобы узнать, ваш это сын или нет, надо взглянуть на тело, – терпеливо растолковывала она. – Если это не он…

– Да что ему делать на Фаянсовой улице? – возмутилась Настасья Ивановна. – Это ж фабричная окраина, там одни пьяницы и живут! А мой сын не такой! Ни к чему ему было водиться… со всяким… не понять с кем! С отребьем!

И она неприязненно покосилась на Дашу, хотя бедная горничная тут явно была ни при чем. Губы у девушки дрожали, она пыталась сказать что-то, но не могла.

Казимир, как всегда бывало в сложных ситуациях, словно растворился в воздухе, и, хоть он и присутствовал в гостиной, так сказать, материально, его все равно что здесь не было. Тогда Настасья Ивановна обратилась к офицеру:

– Вот хоть вы им скажите, сударь! Зачем моему Николеньке ходить на Фаянсовую-то? Что он там забыл?

Александр только собирался ответить в своей отстраненно-учтивой манере: «Я не имел чести знать вашего сына, сударыня, и понятия не имею о том, где и что он мог делать», – однако Настасья Ивановна, судя по всему, вовсе не нуждалась в его словах.

– А все вы! – зачем-то напустилась гостья на Дашу. – Голову ему вскружили! Предупреждала я его, чтобы он за горничными-то не бегал! Дело известное… Что хорошего может от горничных быть-то! Одни неприятности…

Даша разразилась рыданиями и выбежала из комнаты, по пути едва не опрокинув кресло. Аделаида Станиславовна сконфуженно поглядела ей вслед. И тут Александр сильно изумился. Амалия подалась вперед, ее глаза сверкали.

– Вы, как вас там, – прошипела девушка, – не смейте оскорблять Дашу! – Она поискала, что бы еще такое сказать, и гордо добавила: – В моем доме! – словно это имело какое-то значение.

«Да, генерал Тамарин был с характером…» – смутно подумал Александр, посмотрев на пылающее лицо девушки. И, странное дело, Настасья Ивановна сразу же как-то съежилась, подобрела и залебезила. У нее и в мыслях не было обидеть горничную уважаемых людей… Она не хотела… Но материнское сердце! И Николенька пропал… Она не знала, что и подумать…

– Сейчас, – отрезала Амалия, поправляя завиток волос, выбившийся из прически, – надо прежде всего установить, является ли погибший вашим сыном, и если это не так, пойти опросить его друзей, чем он занимался в последнее время. Может быть, мы вообще зря беспокоимся. – Щеки ее все еще полыхали от недавней вспышки гнева.

Но Настасья Ивановна категорически отказалась идти в полицию, просить, чтобы ее допустили в мертвецкую, и кого-то там опознавать. Это не Николенька, ее сердце почуяло бы. Она наверняка зря беспокоится и очень сожалеет, что сама побеспокоила порядочных людей. Прежде чем Амалия успела ее удержать, Петрова уже была у дверей, откуда ловко отступила в переднюю и была такова.

– Да… – тяжело вздохнула Аделаида Станиславовна и, подойдя к камину, машинально поправила вазу на нем, чтобы та стояла ровнее.

– Какая странная особа! – уронил Александр.

– Что бы с ней ни случилось, она не имела права оскорблять Дашу, – твердо проговорила Амалия. – А теперь… – Девушка поморщилась, словно отгоняя неприятную, но крайне неотступную мысль.

– Все это очень плохо, – вполголоса промолвила Аделаида Станиславовна по-польски. – Ты же знаешь Дашу, студент Петров был ее первой любовью. А первая любовь, – дама вздохнула, – стоит сотни следующих. Такие вещи могут наложить нехороший отпечаток на всю жизнь человека.

– Но мы даже не знаем, он является жертвой или не он, – ответила Амалия по-русски, хмурясь. – А установить можно только одним способом.

Не глядя на Александра, словно даже забыв о его присутствии, девушка вышла из комнаты. Казимир, ненавидевший любого рода дрязги, улизнул еще раньше, причем никто даже не заметил, когда именно, и в гостиной остались только офицер и мать Амалии.

– Наверное, нам стоит вернуться за стол, – светским тоном проговорила Аделаида Станиславовна. – Простите, что так получилось, но Даша для нас – как член семьи.

Этого Александр тоже не понимал – чтобы прислуга считалась частью семьи – и в глубине души не одобрял, хоть и считал, что ни Амалии, ни ее родным нет дела до его одобрения или неодобрения. Однако странная семья…

Они с Аделаидой Станиславовной вернулись в столовую, не перемолвившись больше ни словом. Настроение у Александра было тяжелое. Он уловил доносящиеся откуда-то всхлипы и понял, что плачет Даша, которую утешает Амалия. Дряхлый лакей принес пирожные и разлил чай.

В сущности, теперь барон Корф мог откланяться и уйти, но тут дверь в столовую отворилась, и вошла Амалия. Александр заметил, что девушка сейчас в том же темно-синем платье, в котором была, когда он ее встретил на улице, и сжимала в руках перчатки.

– Мама, мы уезжаем, – без обиняков сообщила Амалия.

– Куда? – удивилась Аделаида Станиславовна.

Амалия лишь двинула бровями, и мать сразу же поняла, что дочь не говорит, чтобы не портить им аппетит.