Но он не остановился после того, как провернул дельце, а продолжал играть, да так, что Лариса верила ему до последнего момента. И когда все открылось и Лариса вынуждена была принять правду, она стала другой. Как сказала она Кате: «Я не знаю, что теперь должно произойти и каким должен быть человек, чтобы я могла снова окунуться в отношения и поверить в любовь!»

Катя ей тогда сказала: «Перешагни!»

– Ну, что случилось, кроме того, что на твоем пути встретился очередной мерзавец?! Мало их в нашей жизни встречается? Ни одной нет, которую бы не шваркнули вот так вот. Обидно, да. А ты возьми и перешагни через обиду.

– Не-е-е-ет! – со злостью протянула Лариса. – Я, кажется, на всю оставшуюся жизнь накушалась любви!

Но прошло совсем немного времени, и она снова в состоянии влюбленности. И самая большая радость у нее оттого, что перед ней не человек-загадка, а нормальный открытый мужик. Не кот в мешке, типа Шурика-«разведчика», а Таранов, подполковник, начальник уголовного розыска. Она знает, где он работает, он уже привел в ее дом приятеля Ваську, который взламывает по ночам замки, и он принес в ее дом свои тапочки и зубную щетку. И все это говорит о серьезном к ней отношении. С его стороны.

А она? Она еще вчера сомневалась во всем. А сейчас, когда он уснул, уткнувшись носом в ее подушку, она опять думает так же, как всякий раз, когда в ней поселяется новое чувство: «Все, что было до, было досадной ошибкой!» И это чистая правда! Особенно Шурик! А вот это – самое настоящее и навсегда».

Лариса провела ладошкой по колючему ежику, который топорщился на голове у Таранова. Он вздрогнул.

– Лар, мне хорошо с тобой, – пробормотал Таранов сквозь сон, пошарил рукой по одеялу, нашел Ларискину руку и положил ее себе под щеку.

– Ты спишь как слон, Таранов, и если кто-то задумает к нам войти – а у нас, если ты помнишь, сломан замок и дверь картонная, – то он сделает это легко, потому что ты ничего не услышишь, – прошептала Лариса ему в самое ухо.

Таранов встрепенулся, потер глаза:

– Я все слышу. И не дай бог кому-то прийти и сломать мое самое вкусное утро за последние годы! Я всех поубиваю. – И спросил без всякого перехода: – Лар, а как ты относишься к... утреннему сексу? Прости меня, пожалуйста, но я все-таки обыкновенный мужик и интересуюсь тем, что мне больше всего интересно!

– Ты нахал, Таранов! Я ему про любовь, а он про секс!

– Лар, любовь без секса – это противоестественно! И еще... Я ведь мент. У меня все просто. И ты не можешь мне ничем возразить, если я тебе скажу, что после секса людям куда проще общаться. Я, конечно, имею в виду людей, между которыми что-то зародилось, а не просто так. Просто так это как раз наоборот: секс без любви. Тоже случается у всех. Но это совсем не то. Ну, скажи одним словом, тебе ведь хорошо было?

– Хорошо...

«Хорошо» – это совсем не то слово. Лариса вообще не смогла бы сейчас подобрать то одно-единственное слово, которое бы описало ее ощущения.

...Вся смелость прошлой ночи улетучилась без следа, когда Таранов вышел из ее ванной комнаты в спортивном костюме и тапочках-шлепанцах в красно-желтую клетку. Он был в этот момент для нее и домашним, и незнакомым одновременно.

Раньше она видела его на работе в джинсах и сером свитере, а потом ночью на кухне – в наряде Аполлона. Первый видок был если не официальным, то полуофициальным. Второй – комичным и смешным, несерьезным – однозначно.

Такой – в домашних тапочках – Таранов был незнаком ей. К этому должен прилагаться ужин, телевизор и разговоры о повышении цен. О-хо-хо! Как-то очень обыденно. Вряд ли Лариса этого хотела от Таранова.

И она не знала, как ей себя вести. Еще час назад было проще. Сначала она рыдала оттого, что оказалась запертой на замок, и он успокаивал ее из-за двери и говорил ей слова такие, от которых у нее голова кружилась, и ей еще больше плакать от этого хотелось. Потом приехал его приятель Васька из МЧС, который ловко сломал замок, и Таранов подхватил плачущую Ларису на руки и успокаивал, как ребенка. И ей было с ним легко и просто.

А стоило ему переодеться во все домашнее, как она вдруг испугалась его. И еще она не знала, как ей его лучше называть: по фамилии – неловко, по имени-отчеству – смешно, просто по имени – как-то не получалось.

И Таранов увидел, что она немного не в своей тарелке.

– Э-э-э, милая моя учительница Лариса Михайловна! Да у вас похмелье и все, что связано с этим не очень-то приятным состоянием! И у меня есть предложение, от которого грех отказываться, потому что все мы переволновались и нашим организмам требуется поддержка! Идем в кухню! Идем-идем! – поторопил он Ларису.

В общем, после второй рюмочки «на брудершафт» они легко перешли окончательно на домашнее «ты», и Лариса даже нашла для Таранова ласково-уменьшительное имя – Олежка. И трясти ее перестало.

И еще она рассказала Таранову про своего сыночка-племянника Пашку. Таранов слушал историю Ларисиной семьи чуть не с открытым ртом и поминутно повторял:

– Ты умница, Лар! Ты – настоящая женщина! Ты больше, чем мама...

И ей от этих его слов было очень тепло. Вот оно, это слово, одно-единственное, которое можно подобрать ко всему тому, что произошло с ней и с подполковником Тарановым, – «тепло».

Нет, конечно, и страсть присутствовала. Не без этого! Но все-таки главным в их отношениях было другое. И от этого «другого» у Таранова будто шелуха прошлой жизни отвалилась с души. Там, в прошлой жизни, много всего было. И случайные женщины были, и дамы в мундирах с работы, те, что имели на него определенные виды, пару раз даже покупать приходилось женщин – хоть и элитных, но продажных.

А тут он влюбился. По традиции надо было повстречаться, походить в кино, подарить цветы и конфеты. А он вдруг испугался того, что если отпустит ее, то сразу потеряет. И еще испугался за то, что наступит новая ночь, и этой ночью к ней снова придут Шуриковы приятели, и уже не уйдут просто так.

Он из-за нее спал вполглазика. Вообще-то он умел вырубаться так, что хоть из пушек стреляй – не проснется. Но тут был другой случай. Он сам в псы охранные напросился, а значит, не мог, не имел права проспать ее.

И коль уж ему доверено было тело охранять, а тело это было красивым и притягательным, да еще «брудершафт» оказался к месту, то Таранов взял и плюнул на все условности – конфеты, свидания и обещания повести девушку в ЗАГС – и воспользовался оказанным ему доверием. И ему тоже было тепло оттого, что в ответ он ощутил какое-то простое родство, как будто Лариса была всегда рядом, знала о его язве и головных болях, и рядом с ней можно было не стесняться заметного дрожания левой руки, а просто сказать: «Это после ранения». И не стыдно было признаться, что дома у него десять лет не было ремонта, и вообще дом его – это тесная хрущевская двушка, холодная и неуютная, и что ни в какой загранице, кроме Афгана, он никогда не был. И не надо было выпендриваться, что читал какого-то Мураками. «Ну, не читал и не надо!» – просто сказала Ларка и принялась обсуждать с ним последнюю серию «Глухаря».