Вот этого ему и не хватало. Понимания и тепла. Это, правда, уже после основного инстинкта. Инстинкт – святое! И ему страшно понравилось, что Лариса оказалась не только хорошей собеседницей, но и понимающей женщиной. Тут Таранов вспомнил свою недавнюю любовницу, которая уважала воспитывать подполковника постоянными отказами. Не то сказал – отлучен от тела, опоздал на свидание – снова наказан. А за Мураками его бы лишили сладкого не меньше чем на месяц! И напрасно Таранов не уставал напоминать: «Этим не наказывают!» Дама сердца мордовала его по поводу и без, а наказание было всегда одно. «Сексолишение» – так он называл это извечное и хитрое бабское наказание.

И он сбежал. И хоть секса от этого не прибавилось, он был счастлив. Хоть обижаться не на кого!

Его Ларка была другой. Такой, о которой мечтает любой нормальный мужик. В ней было понимание. И желание. Понятно, что все это оттого, что между ними возникло притяжение. И Таранова это очень радовало. И Ларкино смущение поутру ему было приятно. И ее переживания на сей счет – «Вот, напилась и совершила скоропалительное грехопадение!» – смешили Таранова и были ему тоже приятны.

На целую неделю они забыли про Шурика. Утром следующего дня Таранов вызвал специалистов из службы установки дверей, и уже к вечеру у них стояла железная дверь, обитая светлой вагонкой, с двумя хорошими замками.

Пришедшие полюбоваться обновкой Катя с Лешкой оценили приобретение, а Куликов предложил поставить третий замок, который он купил для Ларисы накануне.

– Лех, ну, третий – это уже перебор! У меня и на два-то замка в квартире добра не наберется, а уж на три – тем более. Да и чем больше замков, тем привлекательнее для воров. Вы себе его поставьте – не помешает. А то тоже ввалится ночью какой-нибудь Шурик!

– Пусть ввалится. – Лешка зверски скосил глаза к переносице. – Я быстро операцию «Ы» ему сделаю!

Через неделю Лариса вышла на работу, и Таранов скучал без нее. И ходил к школе встречать ее после уроков. Он прятал под курткой цветы – стеснялся открыто их приносить, да и Лара его предупреждала: к школе не стоит приходить с букетами.

Ей очень нравилось, что он выбирал для нее не длинноногие розы, а всякие чудненькие цветочки, коим она порой и названия-то не знала. Да ей и не надо было знать. Она была счастлива оттого, что Таранов не приносит ей помпезные похоронные букеты, как это любил делать Шурик.

А про Шурика Таранов помнил, но скоро на него навалилась работа, и он только успевал разгребать свои уголовные дела, обещая Ларисе что-нибудь придумать с ее Шуриком.

Недельный отпуск его прошел, и он успел уже забыть про свой отдых. А еще через неделю у Таранова снова были красные, как у кролика, глаза, и он приползал домой едва живой. Так что Ларисе даже неудобно было спрашивать его, когда они, наконец, займутся Шуриком.

Корытников же словно забыл о существовании Ларисы. Она и сама бы с удовольствием о нем забыла, если бы не бабушкина икона.

В одну из ночей, после ставших традиционными разговоров «за жизнь», Таранов попытался уговорить Ларису на «исполнение супружеских обязанностей». Она со смехом отклонила предложение: еще пять минут назад Таранов с трудом языком шевелил, рассказывая ей байки из жизни уголовного розыска. Какие уж тут «обязанности»!

Таранов притворно вздохнул, а потом с удовольствием обнял Ларису, и положил ее ладошку себе под колючую щеку, и только поплыл по волне самого первого, робкого и еще не настоящего сна, как в темной тишине квартиры раздался оглушительный телефонный звонок.

Таранов вскочил, как в армии по команде. Пока он соображал, что это за звонок, телефон еще трижды захлебнулся трелью.

– Алло! – резко сказал Таранов в трубку. – Алло! Слушаю вас...

Потом аккуратно положил трубку на место, виновато посмотрел на Ларису:

– Молчат...

– Молчит. Он всегда так делает: звонит и молчит.

– Ты думаешь, это он?

– Я не думаю. Я знаю. – Лариса помолчала. – А ты знаешь, здорово, что он позвонил и нарвался на тебя. Теперь он знает, что я не одна!

Шурик перестал звонить ей. Но однажды ей показалось, что она увидела возле дома человека, похожего на того, что приходил к ней ночью. И хоть она того ночного гостя почти не разглядела, что-то внутри подсказало ей, что это он. И в просвете между домами проехала машина, похожая на хищную рыбу, такая, как была у Шурика.

Лариса быстро проскочила в свою парадную. Ей повезло, что лифт стоял на первом этаже. Когда в нем закрывались дверцы-створки, в парадную вошел тот, который так напугал ее.

Дома она закрыла дверь на замок и большой засов, который по ее просьбе сделали дверных дел мастера, и приникла к глазку. Она напрасно вглядывалась в мутное пространство лестничной клетки, которое открывал ей глазок: незнакомец не появился. А машину, похожую на хищную рыбу, она увидела в окно. Машина стояла у угла дома, и это была машина Шурика – сомнений у нее не осталось.

* * *

Прошло еще два месяца. Лариса не тормошила Таранова по пустякам. Ей было очень тепло с ним. Хотя он не был белым и пушистым. Более того, он порой был невыносимо занудлив. Он уставал на работе, раздражался по пустякам, и Ларисе приходилось подстраиваться под его непростой характер и дурацкий рабочий график с ночными и суточными дежурствами. И он, видя, как она старается понять его, все больше и больше проникался к ней трепетным чувством.

Ему было стыдно за то, что у него не доходят руки до ее дела. И тогда дело само дошло до его рук.

В одной безымянной холмогорской деревне неизвестные воры обнесли местный храм. Был он махоньким, но иконы в нем хранились поистине бесценные, принадлежавшие местным жителям, которые спасали их по своим чердакам с тридцатых годов. Как только приход возродился, сельчане сами к батюшке пошли, и несли они самое дорогое – вещи из убранства довоенного храма.

Стоял храм на отшибе, вдали от дорог и путей, и посторонние люди редко забирались в эту глухомань, поэтому приезд двух питерских мужиков – «из ученых оба!» – представившихся музейными работниками, деревенских жителей удивил немало.

Мужики жили в доме бабки Кирьяновой. Вечерами пили с ней чай, расспрашивали, что почем, как тут в войну жили да какую политику ведет местная власть. Бабке их уважительность очень в жилу была. Она по утрам выползала к колодцу и рассказывала соседкам про постояльцев. Бабки завистливо цокали языками: Кирьяниха у самой дороги на входе в село жила, вот ей и подфартило с жильцами: только вошли в деревню, к ней и завернули – проситься на постой. Пообещали денег дать за приют и кормежку. Да еще ученые беседы с ней вели. Она же в свою очередь докладывала всему селу, чем занимаются питерские постояльцы.

А они в первый же день познакомились с батюшкой Тимофеем и попросились в храм – иконы посмотреть да пофотографировать.

Батюшка добр был без меры. В храм пришлых пустил, сам им рассказывал, как восстанавливали приход. И про иконы поведал. Три дня питерские душу из него вынимали, все расспрашивали, как на интервью. А на четвертый день как испарились. При этом из храма пропали иконы, самые ценные.