«Да, Гудо… Кое в чем ты разобрался и без меня. Но и в этом труды мои. На невспаханном поле не взойдут полезные колосья».

«Одни поле вспахивают затем, чтобы получить урожай, вторые, чтобы трудней было пройти вражеской коннице, третьи – засеять его костями, камнями и солью, чтобы ничего враги не могли на нем вырастить. Меня ты вспахивал и тут же перепахивал, не давая взойти росткам. Не все они погибли. Многие дождались своего часа. Они взошли не только знаниями, но и осмыслением прожитого, увиденного и услышанного. Я бы мог еще многое сказать. И о ведьмах, и о том, как мужская сущность желает раболепия от женской, и многом, многом другом.

Но этого больше не будет. Я понимаю – ты желаешь утвердить беседами свое присутствие во мне. Я о тебе забуду, и ты возвратишься в ад».

«Ты меня никогда не забудешь. Ты от меня никогда не избавишься. Все и вся имеет обратную сторону. Зла и добра в мире поровну. И во мне того и другого поровну. И вовсе я не демон, а… Поговорим позже. Сейчас знай мою доброту. Ты думаешь, почему тебе стало тяжело дышать? Ты чувствуешь, как обвисли легкие, и замедляется кровь. Я тебе подскажу – тебя душат. Тебя пытаются убить. Но я не позволю этому.

«Эй!» очнись! Защищай свою и мою жизнь»…

* * *

Молния пронзила мозг Гудо, от него ломаными блестящими нитями вмиг растеклась по всему телу. И тело ответило своему владыке множественными жалобами. Вот только если ноги выли от того, что их с усилием прижали, то легкие, а за ним и сердце уже кричали от нехватки воздуха и сгущающейся крови. А сдавленное горло постепенно затихало, немея от сильного захвата.

И все же боли в нем не чувствовалось. Значит, крепкие мышцы шеи Гудо пока еще не позволили сломать рожковую подъязычную кость, хрящи гортани и свернуть кадык. Только шея уже деревенела от недостатка крови и от того сверх усилия, с которым она противилась стальным пальцам душителя. Это уж почувствовал сидящий на груди Гудо человек и в предвкушении желаемого приподнялся, чтобы усилить свою хватку массой тела.

Именно это и спасло Гудо. Теперь предплечье правой руки освободилось от тяжести груза. Оттопыренный большой палец с силой вонзился между анусом и мошонкой. Дикая боль выпрямила тело душителя и настолько сдавила горло, что он упал на бок, даже не издав не единого стона.

– Ты что, Ральф? – еще успел произнести шепотом, державший ноги мужчина, и в свою очередь безмолвно рухнул на доски палубы от сильнейшего удара в висок.

Предотвращая крик душителя, Гудо ударом кулака в голову отправил его в глубокий и долгий сон.

* * *

Пьетро Ипато проснулся как всегда – с первым солнечным лучом. По-другому не бывало. Ведь почти вся его жизнь прошла в море. Более того – на галере, для которой утренние часы наиболее благоприятные для движения по спокойной водной глади. К тому же ветер еще не разобрался, куда и как ему дуть, а солнце еще не раздышало свой огненный шар. Да и перед завтраком куда легче грести, чем перед обедом.

Об этом, не понаслышке, знает капитан Ипато. Ему уже несколько раз приходилось садиться за весло, спасаясь от погони. Даже сам герцог Санудо садился на банку, спасая свою жизнь и галеру. Особенно памятен Пьетру Ипато бой десятилетней давности с египетскими мамлюками[50]. Тогда от стрел метких воинов-рабов погибло половина гребцов. Так что, спасая свои жизни, гребли все: и сам великий герцог наксосский, и слуги мальчишки впятером на одно весло.

Пьетро Ипато крепко потянулся и едва не свалился с широкой скамьи. Даже в отсутствии герцога он не решился возлечь на его золоченое ложе, устланное дорогим бархатом. А вот от хозяйского вина капитан не отказался. Щедро до краев налив в тяжелый венецианский бокал игривого напитка, Пьетро Ипато вышел из адмиральской каюты.

Устремив курчавую бородку в густую синеву утреннего неба, капитан сладостно вдохнул его свежесть. Затмив на мгновение розовое солнышко, мелькнула с коротким криком первая чайка. Ей отозвались с прибрежных скал сердитые бакланы, туго растягивая крылья. В камышах речушки, впадающей в море, заревел медведь, подняв на крыло стаю серых уток.

Пьетро Ипато осмотрел правый борт галеры. Уставшие за многодневный бессменный переход, гребцы спали в самых невообразимых позах. Кто на банках, кто под ними, а чаще друг на друге. Только вольным гребцам позволялось спать на выдвинутых веслах. Но таких на «Виктории» волею герцога почти не было. Поэтому все весла были втянуты на борта, создавая дополнительные неудобства для сна.

На боевой площадке носа в жуткой тесноте спали воины арбалетчики. Им еще долго спать. Сколько захотят. Им нет работы. И не приведи Господь их кровавую работу, пока Пьетро Ипато капитан этой галеры.

Слева от носовой лестницы распахнулась низенькая дверца. Из нее выскользнул мальчишка, а вслед него появился в короткой тунике Крысобой. Комит тут же увидел капитана и низко поклонился ему.

«Рано еще», – решил Пьетро Ипато, и сделал вид, что не заметил голоколенного комита.

Взгляд капитана скользнул по банкам левого борта.

«Все в порядке», – кивнул он головой и уже повернулся, чтобы по лестнице подняться на беседку над адмиральской каютой. И тут взгляд Пьетро Ипато уперся в последнюю банку левого борта.

Вопреки здравому смыслу, а сон для гребцов здоровее здравого, на узкой лавке в ожидании команды уже сидели три гребца. Но более всего удивила капитана фигура в синих одеждах. Сумасшедший сидел прямо, с готовностью положив огромные кисти рук на лежащее на коленях гребцов весло. Два других гребца пьяно шатали головами, но их руки так же лежали на круглой деревяшке.

Капитан хмыкнул и быстро поднялся по лестнице. С высоты беседки галера просматривалась как ладонь. Пьетро Ипато еще раз хмыкнул и заорал во всю глотку:

– Заспались грязные свиньи! Где этот проклятый комит? Якоря поднимать. Весла на воду. В путь. В путь…

Тут же открылась дверца на носовой стенке, и из нее удивленно выглянул Крысобой. Затем она закрылась, чтобы вскоре выпустить уже одетого комита с кнутом в руке.

Крик, свист бронзовых свистков, глухое и недовольное бормотание гребцов, звук трубы, свист плетей, щелканье кнута. Утро продолжилось как обычно.

Уже перед коротким завтракам капитан взмахом руки подозвал Крысобоя. Тот тут же взлетел по лестнице в роскошную беседку. После короткого разговора о ходе галеры, Пьетро Ипато кивком головы указал на последнюю банку:

– Как тебе этот сумасшедший? Гребет на совесть. Его сидельцы на банке радуются – не нарадуются.

– С первого гребка затылок чешу. Хотя чему удивляться? Голод лечит всякий недуг.

– Так не забудь его накормить. А то он еще и деснами кого загрызет. Ты посмотри, как старается. Если бы он понимал, что каждым гребком приближает собственную жуткую смерть. Герцог слов на ветер не бросает. Сетью обмотать… Даже и не слышал о такой казни. А ты? Тоже нет?.. Я и венецианцев спрашивал. Люди они бывалые. Пожимают плечами. Не видели и даже не слышали. Интересно, откуда нашему господину о ней известно?