Ясный, сосредоточенный взгляд.

– О чем ты?

– О твоем «я сам». Это не наместные состязания. Тут золотых лент не выдают.

Я нехотя пожал плечами. Гром был прав.

В последний раз посмотрел на поверженного Диндара. Заметил, как по его шее скользнула черная полоса. Оскальные черви. Значит, Диндар мертв. Еще дышит. Но уже мертв. В крови, вытекавшей из его бедра, появились продолговатые, чем-то похожие на муравьев точки. Синеножки. Я вздрогнул. Если он очнется, то пожалеет, что не умер. Даже Диндар не заслужил такой смерти. Никто не заслужил.

– Давай! – Миалинта подстегнула минутана.

Следом выехала наэтка. Громбакх на коне теперь сопровождал ее сзади.

Ехали в ускоренном темпе. Катиться по плитам карнальского камня было проще, чем по брусчатке. Колеса дробили не так часто.

Перекосившаяся, измазанная кровью дверца с моей стороны скрипела, норовила раскрыться. Приходилось держать ее рукой. Не было времени на починку.

Теор сосредоточенно обтирал лезвия хлястника.

Мавган успел разодрать седельную раскидку; тканая обивка, вскрытая острыми когтями, местами полностью обнажила деревянную основу, местами сохранила тонкую соломенную прослойку.

Ехали молча.

За обочиной мелькали ветряные лиственницы. Их изогнутые стволы, плотно заросшие блеклой хвоей, напоминали сточные трубы Предместья. Вместо узлов – крепкие гнезда птиц, притулившихся под удобным изгибом.

Через два часа лиственничный лес поредел. Сменился редким подлеском разнотравья и цветущего ардлейского ниана. Затем вовсе перешел в луга. Ветер мягкими порывами разглаживал лоснящийся простор.

Показались холмы. На одном из них – темные силуэты домов. Смолодарня. Пустое, оставленное даже собаками село. К шумнику[20] оно оживет: вернутся рабочие, чтобы заново строить кирпичные чаны смолокурней, лесные времянки, устанавливать пряльни и красильные станки – к зиме в этих краях созревали корни желтобага, из которого вываривают устойчивую краску насыщенного желтого цвета. К первоцвету[21] все работы стихнут и село опустеет вновь.

Эрза ждала в условленном месте. Как и договаривались, в путь она взяла трех наемников. Объяснение было кратким. О том, что случилось, достаточно рассказала изломанная и заляпанная кровью наэтка. Эрза выглядела удивленной. Сказала, что вечером мост и его окрестности пустовали. Ее, собственно, никто и не обвинял в недосмотре.

Наскоро скрепили мою дверь веревочной стяжкой. Ободрали сетку. Приколотили ставни. Починкой одежды условились заняться ночью.

Я наконец покинул наэтку, пересел на приведенного Эрзой минутана. Теор оседлал приземистого коня, как и другие лошади нашего отряда – светло-серой цальдейской породы. Тенуина на козлах сменил Густ – кряжистый наемник с длинной, стянутой кожаными ремешками и все же кудлатой бородой. Помимо Густа и Нордиса, снаряженного неизменным молотом, нас сопровождал Феонил – юный следопыт, года три-четыре назад получивший кухтиар.

Объединенный отряд заторопился вперед. Еще до заката предстояло приблизиться к развилке Лаэрнского тупика и Пчелиного тракта.

Когда минул полдень, Эрза в сопровождении Феонила отправилась в верстовую разведку. Назад, к тыльному обзору, свернул Нордис. После стычки с людьми Птеарда такие предосторожности не были излишними. Выждав несколько минут, вперед выскочил и Тенуин.

– Куда это он? – буркнул сидевший на козлах Густ. Ему никто не ответил.

– Я тут вообще-то вопрос задал! – Густ подхлестнул запряжных и хмуро посмотрел вслед удалявшемуся следопыту.

– Смотри какой. – Громбакх подмигнул Теору. – Только сел, а уже лошадей допрашивает. Думает, они ему пердаком прокукарекают что-нибудь членораздельное.

– Чего? – Густ дернулся. Сузившимися глазами посмотрел на охотника.

– Еще и глуховат! – охнул Громбакх и тут же громко ответил наемнику: – Погода, говорю, нынче хорошая!

– Ну да. – Густ сплюнул на дорогу.

Мы с Миалинтой переглянулись. Обменялись сдержанными улыбками.

– Ты как? – спросил я.

– Перестань об этом спрашивать, и все будет хорошо.

– Как скажешь.

– Прости, я…

– Понимаю.

Лес держался в отдалении, гнус нас не штурмовал, и можно было ехать, откинув капюшон цаниобы с его сетчатым забралом.

– Как тут звери вообще живут, когда столько насекомых и… прочей пакости?

– Живут. – Миалинта пожала плечами. – Подстраиваются. Кто-то сам по себе выделяет защитную смазку. Кто-то держится вблизи растений, отпугивающих гнус. Кто-то на лето уходит севернее, за Бальские сопки. По-разному. Если б у нас не было лигуров, мы бы тоже подстраивались. И знали бы, как выживать.

– «Жизнь, защищенная лигурами, убаюкала»? – процитировал я одну из виденных в Багульдине листовок.

Миалинта внимательно посмотрела на меня:

– Любопытно.

– Что?

– У тебя всегда была хорошая память?

– Думаешь, это влияние браслета? Он изменяет меня?

– Просто спрашиваю.

– Не знаю. Но внешне я точно изменился.

– Насколько? – удивилась Миалинта.

– Сильно. Была плешь. И ноги были кривые. Короткие и кривые. А нос торчал так, что глаза болели – постоянно косились на его кончик.

– Не так уж сильно ты изменился.

Мы с Миалинтой опять переглянулись. Задержали взгляд и, не сдержавшись, рассмеялись.

– А ты? – спросил я.

– Что?

– Ты меняешься.

– Прозвучало не как вопрос.

– Это не вопрос.

– Не знаю… – Миалинта вздохнула. Оглянулась на катившуюся позади наэтку. Громбакх что-то говорил Теору. С козел изредка доносилось приглушенное ворчание. Судя по всему, охотник не успокаивался и продолжал донимать Густа. – Ставим заклад?

– Какой?

– Они до вечера сцепятся.

– Не уходи от вопроса. Твои глаза… они теперь другие.

– Знаю.

– Что-нибудь еще изменилось?

– Перестань. – Миалинта нахмурилась.

Смотрела вперед. Там показались Эрза и Феонил. Возвращались с верстовой разведки. Я уже не ждал ответа, когда Миа тихо произнесла:

– Кажется, начинаю понимать, что не знаю… Не знаю, кто я. – Помолчав, добавила: – Раньше были сомнения, страхи. Много чего было. И была неопределенность. Свобода выбора. Я сама решала свою судьбу и всегда могла выбрать следующий шаг. Как в тот день, когда я, другая, изначальная… позволила себе, новой, себя убить… Как это сложно… А теперь все изменилось. У меня будто нет выбора. Мое тело меняется не спрашивая. Возможно, и мои мысли меняются так же. Я не доверяю сама себе. Не знаю, кем буду через день, через месяц, через год. Фаит…