— Сейчас вернусь. — Рива вышла в темный коридор.

— Вы подружка Ривы по колледжу? — спросила одна из женщин. Она говорила со мной через дверной проем из кухни, где разгружала посудомойку. — Как хорошо, что вы есть друг у друга. Вы подруги, и все хорошо, а остальное неважно. — Она стояла в облаке пара, клубившегося вокруг нее. Она выглядела точно такой, как я представляла мать Ривы. У нее были короткие темно-русые волосы и большие серьги с фальшивым жемчугом. Темно-коричневое, с золотыми пятнами, длинное платье-стрейч плотно облегало фигуру. Сквозь ткань я различила целлюлит на ее бедрах. От посудомоечной машины пахло блевотиной. Я отошла подальше. — Мать Ривы была моей лучшей подругой, — продолжала она. — Мы каждый день беседовали по телефону. Я столько не говорю с родными детьми. Иногда подруги лучше, чем семья: им ты можешь рассказать все, что у тебя на сердце. И никто не злится на тебя. Это немного другой вид любви. Я буду ужасно скучать без нее. — Она помолчала, глядя на грязную посуду. — Но ее душа здесь, рядом. Я чувствую. Она стоит рядом со мной и говорит: «Дебра, высокие фужеры поставь на полку к винным бокалам». Она командует мной, как всегда. Я точно знаю. Душа никогда не умирает, и это правда.

— Это очень хорошо, — ответила я, зевая. — Я сочувствую вам.

Рива появилась в огромной бобровой шубе — несомненно, принадлежавшей ее матери, — больших, теплых ботах и со спортивной сумкой через плечо.

— Пошли, — скомандовала она. — Я готова. — Мы направились к гаражу. — Передайте папе, что я завтра позвоню ему, — оглянувшись, бросила она женщинам в гостиной. Они стали протестовать, но Рива их не слушала. Я вышла за ней и снова села в автомобиль ее матери.

Мы с Ривой почти не разговаривали, когда возвращались в город. Перед выездом на автомагистраль я предложила остановиться и выпить кофе, но Рива не отозвалась. Она включила радио и установила нагрев салона на полную мощность. Ее лицо было напряженным и серьезным, но спокойным. Я удивлялась себе — мне ужасно хотелось знать, о чем сейчас Рива думала, но я сидела тихо. Когда мы выскочили на скоростную магистраль Лонг-Айленда, радиодиджей предложил слушателям позвонить и поделиться планами на Новый год.

«В 2001 году я хочу хвататься за любую возможность. Я хочу отвечать «да» на любое приглашение, которое получу».

«Две тысячи первый — это год, когда я наконец научусь танцевать танго».

— А у меня нет никаких планов на этот год, — сообщила Рива. Она убавила громкость радио и нашла новую волну. — Я никогда не сдерживаю обещания, которые даю себе. Мой злейший враг — я сама. Ну а ты?

— Я попробую бросить курить. Но мне трудно это сделать из-за лекарств.

— У-гу, — рассеянно отозвалась она. — И, может, я попытаюсь похудеть на пять фунтов. — Я не могла понять, то ли она пыталась оскорбить меня своим сарказмом, то ли говорила искренне. Я не стала вникать.

Видимость была плохая. Щетки на ветровом стекле скрежетали, счищая мокрые кляксы снега. В Куинсе Рива снова включила радио и принялась подпевать музыке. Сантана. Марк Энтони. Энрике Иглесиас. Через некоторое время я задумалась, не пьяна ли она. Может, мы угодим в аварию и погибнем, подумала я. Прижалась лбом к холодному стеклу и посмотрела на темную воду Ист-Ривер. Что ж, умереть — это не самое плохое. Скорость потока машин замедлилась.

Рива выключила радио.

— Можно я переночую сегодня у тебя? — спросила она напряженно. — Не хочу быть навязчивой, но боюсь сейчас остаться одна. Я не в себе, и мало ли что придет мне в голову.

— Ладно, — согласилась я, предположив, что она передумает сразу после полуночи.

— Мы можем посмотреть фильм, — сказала она. — Какой хочешь. Эй, ты можешь достать мне жвачку из сумки? Я не хочу снимать руки с руля.

Фальшивая сумка «Гуччи» стояла между нами на консоли. Я пошарила там среди тампонов, всяких флакончиков, влажных салфеток и косметики, просунула руку под журналы «Космо» и «Мари Клэр», отодвинула щетку для волос, зубную щетку и пасту, огромный кошелек, сотовый телефон, записную книжку и темные очки и наконец выудила из маленького бокового кармашка, набитого старыми билетами на электричку, единственную жвачку «Экстра» с корицей. Бумага окрасилась розовым и промаслилась.

— Хочешь — поделюсь? — спросила она.

— Щедро, — ответила я. — Нет.

Рива протянула руку. Я наблюдала за ней, как она смотрела на дорогу. Может, она вовсе и не пьяна, подумала я, а просто устала от переживаний. Я положила пластинку жвачки на ладонь Ривы, а та, развернув ее, сунула в рот. Бумажку Рива бросила через плечо. Она жевала и продолжала вести машину. Я снова перевела взгляд на Ист-Ривер, черную, сверкавшую желтыми городскими огнями. Трафик был умеренный. Я подумала о своей квартире. Я не была там несколько дней — во всяком случае, когда находилась в ясном сознании. Я представила бардак, который мы с Ривой увидим прямо с порога. Только бы она удержалась от комментариев. Впрочем, в такой день она едва ли что-то скажет.

— Я всегда думаю о землетрясении, когда еду по этому мосту, — сказала Рива. — Знаешь, как в Сан-Франциско, когда тот мост рухнул.

— Мы в Нью-Йорке, — напомнила я. — У нас не бывает землетрясений.

— Я смотрела чемпионат по бейсболу, когда это произошло, — продолжила Рива. — Вместе с папой. Я помню все до мелочей. А ты помнишь, как все было?

— Нет, — солгала я. Конечно, я тоже все помнила, но меня это не волновало.

— Вот ты смотришь бейсбол, а потом внезапно — р-раз! И тысячи людей погибли.

— Не тысячи.

— Но все равно много.

— Может, несколько сотен от силы.

— Много народу раздавило на той автомагистрали. И на том мосту, — горячилась Рива.

— Да-да, Рива, это ужасно, — согласилась я, чтобы она снова не зарыдала.

— А на следующий день в «Новостях» показали интервью с парнем, который был на нижнем ярусе автомагистрали и уцелел. «Что вы вынесете из этого происшествия?» — спросил репортер. А парень ответил: «Когда я выскочил из машины, на плитах лежал мозг и шевелился. Мозг, целиком, и он дрожал, словно желе».

— Люди все время умирают, Рива.

— Но разве это не ужасно? Мозг, шевелившийся на плитах, словно желе.

— По-моему, похоже на выдумку.

— А журналист замолчал. Онемел. И парень продолжил: «Ты хотел знать. Ты спросил. Вот я и сказал тебе. Это то, что я видел».

— Пожалуйста, Рива, перестань.

— Ну, я не говорю, что это случится здесь.

— Такого не было нигде. Мозги не выскакивают из головы и не дрожат на плитах.

— Возможно, парню почудилось от испуга.

Я прибавила громкость радио и опустила стекло.

— Но ты поняла, что я имела в виду? Что бывает еще хуже, — прокричала Рива.

— Хуже может быть всегда, — проорала я в ответ и подняла стекло.