Кофейный столик был завален пустыми формочками для ледяных кубиков, еще там стояла галлонная бутыль с дистиллированной водой, пустая бутылка джина «Гордон» и лежала страница из книги под названием «Искусство счастья». Рива подарила мне ее на день рождения несколько лет назад, сказав, что я «многому научусь у Далай-ламы — он очень мудрый». Книгу я так никогда и не открыла. На вырванной странице синей шариковой ручкой единственная строка: «Это происходит не сразу». Я сообразила, что толкла ксанакс рукояткой ножа для разделки мяса и нюхала его со свернутого листка на вечере живого шоу перед микрофоном на Хестер-стрит в клубе под названием «Дыра портного». О таком я тоже не слышала раньше. Множество фоток валялось среди видеокассет и пустых коробок, доказывая, что моя активность во время очередного провала сознания не осталась незадокументированной, хотя я нигде не видела своей фотокамеры.

На снимках были симпатичные участники тусовки: молодые незнакомцы с серьезными, насупленными лицами. Девицы с темной помадой, мальчишки с красными зрачками — одни были застигнуты врасплох белой вспышкой моей камеры, другие гламурно позировали, или просто поднимали брови, или изображали широкую улыбку. Некоторые снимки, по-видимому, были сделаны ночью на улицах деловой чести города, кое-какие — в темном, с низким потолком, помещении с поддельными граффити «Дейгло» на стенах. Я не узнавала на фото никого. На одном снимке шестеро посетителей клуба тесно прижались друг к другу, и каждый выставил вперед средний палец. На другом — костлявая рыжеволосая девица показывала свои синеватые бледные груди. Пухлый темнокожий парень в шляпе-федоре и футболке-смокинг пускал кольца дыма. Парни-близнецы, одетые «под худого от героина Элвиса», в громоздких, изукрашенных золотом костюмах балдели перед подделкой под работу Баскии. Девица с велосипедной цепью на шее держала крысу на поводке, прикрепленном к цепи. Еще был чей-то бледно-розовый язык крупным планом, разрезанный пополам, как у змеи, и пронзенный с обеих сторон вилками с крупными бриллиантами. Была там также серия снимков какой-то очереди, вероятно, в туалет. Все это напоминало богемную тусовку.

— Ожидается закрытие дорог, порывы ветра ураганной силы, затопление прибрежных территорий, — говорил метеоролог. Я выудила пульт из щели между подушками и выключила телик.

Один снимок улетел под кофейный столик. Я подняла его и перевернула. Низкорослый парень-азиат стоял отдельно от толпы возле бара. Его глаза были закрыты. На нем был синий комбинезон, забрызганный краской. Я всмотрелась в фотку. Круглое лицо с шрамами от прыщей. Что-то знакомое. И тут я узнала его. Это был Пин Си. На его щеках блестела розовая полоска. Я отложила снимок в сторону.

Прошли месяцы с тех пор, как я в последний раз думала о Пин Си. Когда в моих мыслях всплывала галерея «Дукат», я сразу старалась переключиться на какое-нибудь нехитрое воспоминание, например, о длинной дороге до станции подземки «Восемьдесят шестая улица», об экспрессе до Юнион-сквер, о скоростном поезде «Эл» до Бруклина, прогулке по Восьмой авеню и Двадцать третьей улице, о том, как я ковыляла на высоких каблуках по старинной булыжной мостовой. Я с охотой вспоминала географию Манхэттена, но предпочитала забыть имена и лица людей, с которыми встречалась в Челси. Мир искусства оказался похож на рынок акций, в нем отражались политические тренды и капиталистический дух, его подогревала алчность, сплетни и кокаин. С таким же успехом я могла бы работать на Уолл-стрит. Спекуляции и мнения влияют не только на рынок, но и на продукцию, как это ни печально. И ценность этой продукции зависит не от вечной ценности искусства как священного для человека ритуала — ценность, которую, впрочем, невозможно измерить, — а от того, что выдумает кучка богатых засранцев, чтобы «улучшить» себе портфолио, вызвать зависть и, как они ошибочно полагают, уважение. Я была невероятно счастлива, выбросив из головы всю эту чушь.

Я никогда не бывала на тусовках вроде тех, что были запечатлены на моих снимках, но представляла, как там бывает: молодые, красивые и обаятельные люди, кебы, сигареты, кокаин, косметика, алмазная пыль звездных ночей, случайный секс в туалетной кабинке, танцпол, пьяные вопли у бара, все в экстазе и мечтах о завтрашнем дне, когда будет еще прикольнее, красивее, а люди будут еще интереснее. Я всегда предпочитала стерильный бар отеля, может, потому что Тревору нравилось водить меня туда. Мы с ним сошлись на том, что люди выглядят глупо, когда «хорошо проводят время».

В галерее интерны рассказывали мне про свои уик-энды в «Туннеле», и «Лайфе», и «Саунд фэктори», и «Спа», и «Лотосе», и «Сентро-флай», и «Люк + Лерой». Так что я немного представляла, что творилось в городе ночью. Будучи ассистентом Наташи, я отвечала за ведение списка самых социально значимых людей на арт-тусовке — в частности, молодых импресарио и их помощников. Она приглашала их на вернисажи и велела мне изучать их биографии. Отец Мэгги Капур владел самой большой в мире коллекцией каракулей Пикассо, и после его смерти она подарила их аббатству на юге Франции. Монахи назвали в ее честь сыр. Гвен Элбас-Берк была внучатой племянницей художника Кена Берка, мастера перформанса, съеденного акулой, которую он держал в своем бассейне, и дочерью Зары Али-Элбас, сирийской аристократки, которая была изгнана из страны за съемки порнографического высокохудожественного фильма со своим немецким бойфрендом, потомком Генриха Гиммлера. Стейси Блум основала журнал «Кюн(с)т» о «женщинах в искусстве» — в основном там рассказывалось о богатых девицах из арт-тусовки, которые презентовали собственные линии одежды, или открывали галереи, или ночные клубы, или снимались у режиссеров авторских фильмов. Ее отец был президентом «Сити-банка». Заза Наказава была девятнадцатилетней наследницей, написавшей книгу о сексуальных отношениях с собственной теткой, художницей Илейн Микс. Евгения Пратт была сводной сестрой режиссера-документалиста и архитектора Эмилио Вулфорда, который прославился тем, что заставил ее в двенадцатилетнем возрасте съесть под камеру сырое сердце ягненка. Были среди прочих Клаудиа Мартини-Ричардс, Джейн Сваровски-Кан, Пеппер Джекобин-Силлс, Кайли Дженсен, Нейл «Никита» Патрик, Пэтси Уайнбергер. Может, на фото были как раз они. Я бы не узнала их за стенами галереи. Имоджен Берман. Одетта Куинси Адамс. Китти Кавалли. У меня в памяти всплывали их имена. «На рассвете» был, вероятно, новым ночным клубом для очередного поколения богатеньких детей и арт-хмырей, если там отирался Пин Си, скорее всего, со своими фанатами. Я смутно припомнила, как Наташа говорила, что он ходил в школу-пансион вместе с голубыми близнецами королевских кровей из Пруссии. Но как же я нашла его? Или это он меня нашел?

Я сгребла фотки и сунула под подушку софы, потом встала и заглянула в спальню, желая убедиться, что там никого нет. Все белье с моей постели лежало горкой на полу, матрас был голый. Я подошла ближе — там не было ни кровавого пятна в человеческий рост, ни трупа под кроватью. Я открыла дверцу шкафа — там тоже не оказалось связанного человека с кляпом во рту. Только высыпались маленькие пластиковые упаковки из бутика нижнего белья «Виктория сикрет». Ничего не пропало. Я была одна.

Я вернулась в гостиную. Мой сдохший телефон валялся на подоконнике рядом с единственным кедом, который я приспособила под пепельницу. Чуть раздвинув шторы, я выглянула в окно. Снова падал снег. Это хорошо, подумала я, посижу дома, пока он не прекратится, и высплюсь. Вернусь к прежнему ритму, к ежедневным ритуалам. Мне нужна стабильность знакомых действий. И я больше не стану принимать инфермитерол, во всяком случае какое-то время. Он мешал добиться основной цели — ничего не делать. Я поставила телефон заряжаться и швырнула кед в кухню. Мусорная корзина была полна высохшей кожуры от клементинов и мутных пластиковых упаковок от сыра ломтиками — не помню, чтобы я их когда-нибудь покупала и ела. В холодильнике я обнаружила только маленькую деревянную коробку из-под клементинов и еще одну галлонную бутыль дистиллированной воды.