– Послушай, – как-то сказала она мужу после того, как он отсутствовал дома три ночи. – Я ведь тоже могу начать развлекаться!

Он сгреб ее в охапку и две минуты держал за горло, пока она не посинела.

– Ты! Я тебя убью. Поняла? – Он ушел из квартиры, хлопнув дверью. Она потом кашляла два часа. Как раз через две недели после того разговора она случайно встретила своего однокурсника Сережу.

– Ниночка! Как давно мы не виделись!

Она хорошо выглядела в этот день. В легкой шубке, только от парикмахера. Он взял ее за руку, и они гуляли по заснеженным улицам целых четыре часа. Сережа жил с родителями. С женой он расстался.

– Она была такая пошлая! – рассказывал он. – Ее интересовало только одно – деньги. Нам с ней совершенно не о чем было разговаривать!

Зато с Ниночкой темы для разговоров были неисчерпаемы. Сережа много читал. Правда, вид у него был очень потрепанный, но это лишь оттого, думала Ниночка, что некому за ним присмотреть.

– Я всегда тебя любил, – однажды сказал Сережа. Разговор был на даче. На чьей-то старой даче в поселке, усаженном елями. Домик был старый, без камина, с большой русской печкой. На веранде стояли чьи-то лыжи, в прихожей – разнокалиберные корзинки для сбора грибов и ягод, стеклянные банки, лопата для уборки снега. На плите шумел чужой чайник; они сидели у стола, покрытого старой клеенкой, и Ниночке тогда до слез захотелось, чтобы это была их общая дача, их общий чайник и чтобы впереди была еще целая жизнь. Но за занавесками уже синело небо, предупреждая, что сумерки на носу и нужно скорее ехать в город, чтобы успеть вернуться, не вызвав подозрений. Вот тогда и прозвучал этот вопрос прямо в лоб:

– Не понимаю, как ты можешь так жить? Умная, красивая, образованная! Быть в прислугах, в рабынях у ничтожества! И растить таких же детей!

– Я живу как все. Не будь слишком жестоким, – сказала она.

Идиллия продолжалась полгода. Ниночка и Сережа гуляли по улицам, наблюдали приход весны, сидели на бульварах на единичных уцелевших скамейках, а однажды умудрились покормить хлебом какого-то лебедя, чудом оставшегося в живых на Чистых прудах.

Ниночка еду теперь готовила ночью. На день близнецам оставляла записки, что есть и в какой последовательности. Жила все время в напряжении, что кто-нибудь наконец спросит, где она пропадает целыми днями, и готовила правдоподобные ответы, но, казалось, ее отсутствия никто и не замечал. Близнецы были даже рады, что никто не стесняет их буйства. Как они учились, она и не спрашивала. Вразумительного ответа все равно добиться было нельзя. С тем, что учиться дальше шалопаям придется за деньги, она смирилась давно. А муж по-прежнему приходил поздно. Но теперь она и не искала его расположения. И редкие знаки внимания с его стороны были ей неприятны до тошноты.

«Неужели так все будет и дальше? – спрашивала она себя. – Неужели пройдет еще десять-пятнадцать лет, и наступит старость?» И она старалась получить от внезапно вспыхнувшей старой любви все, что можно. В мае они с Сережей поехали подальше, в Новый Иерусалим. Поездка оказалась волшебной. Сам монастырь стоял, словно город из сказки. В Гефсиманском саду благоухало. Птицы пели, при-ехавшие на экскурсию школьники веселились и жевали жвачку. Лошадки, запряженные в хозяйственные повозки, весело потряхивали гривами и ржали. Над распускающимся шиповником жужжали пчелы, и Ниночка, потянувшись к цветку, уколола палец.

– Любовь моя, приди в зеленый дол. Где сонный вяз шумит листвой, – продекламировал Сережа, высасывая ей ранку.

– И где шиповник, льющий аромат, опять расцвел, – докончила Ниночка цитату из Китса, и оба засмеялись от счастья, оттого, что так хорошо понимают друг друга.

На обратной дороге у Сережи сломалась машина. Она ломалась у него постоянно, так как это была старая, еще отцовская «единичка», и пришлось заехать в сервис. Мужики долго смеялись над Сережиным драндулетом и говорили, что проще и дешевле выкинуть его на помойку. Сережа отшучивался. Потом пришлось ехать в автомагазин за нужной деталью, потому что Сережа не хотел переплачивать мастерам. Ниночка предлагала заплатить, но он не позволил. В общем, промучившись около сервиса полтора часа, она поняла, что машины им в этот день не дождаться.

– Деньги огребают лопатами, а шевелиться не хотят! – возмущался Сережа всю дорогу, пока они ехали на метро.

Домой она приехала еле-еле к одиннадцати вечера. И, как назло, муж уже, оказывается, целый час ждал ее дома и был на взводе.

– Все вы, бабы, суки! – глубокомысленно заявил муж с порога, увидев ее усталое лицо. Как всегда в последнее время, он был сильно пьян. – Вас надо каждый день для острастки пороть ремнем, а не брюлики вам покупать!

«Ну, это не обо мне, – подумала Ниночка. – Мне он бриллианты не покупал давно».

– Кофе мне приготовь! – бросил муж. – Принеси в ванную!

Она молола кофе и слышала, как шумела в ванной вода. Потом там все стихло. «Как бы он не заснул, – подумала Ниночка. – А то еще утонет!»

Вода для кофе вскипела.

– Кофе нести? – крикнула она в направлении ванной. Ответа не было. Она пошла посмотреть. Дверь в ванную комнату была не закрыта.

Муж лежал в ванне и действительно спал. Лицо его, распарившееся в горячей воде, было багровым и злым, перекошенный рот чуть приоткрыт. Живот возвышался над поверхностью воды, как огромная гора, темные волосы на груди и под мышками влажно блестели. Ниночке стало противно. Страшная, непонятная ненависть захватила ее существо. «Как я могла жить с этим чудовищем столько лет?! Почему я терпела?» – спрашивала она себя, с ужасом и страхом глядя на мужа безумно расширившимися глазами. Откуда-то из подсознания выплыла мысль о популярном детективе – лейтенанте Коломбо. Последний раз, когда она сидела у матери, по телевизору шла очередная серия с участием этого гения психологии. Он как раз расследовал убийство в ванной.

Но она не захотела обдумывать ничего. «Он не человек больше, – подумала Ниночка о муже, – он просто жрущее и пьющее животное. Его надо убить, как мерзкого паука. Как это ни было бы противно».

Ниночка сглотнула слюну, подавив рвотный рефлекс, подошла ближе и, зажмурив глаза, чуть потянула на себя ноги спящего. Вода была очень горячая. Ниночка по локоть намочила рукава кофты. Она вцепилась в его ноги и держала крепко.

«Сейчас проснется и убьет меня!» – думала она, но не разжимала рук. Фил медленно сползал ниже в ванну. Вода стала захлестывать его подбородок. Но он не просыпался.

«Сильно пьян. Это хорошо!» – подумала Ниночка и чуть надавила на грудь. Прикосновение к скользкому, мокрому телу было настолько противно, что она еле удерживалась, чтобы не закричать от омерзения. Но она ненавидела это тело. Муж в эту минуту уже не был для нее человеком. Он был уродливой, безобразной тушей, которая давила, душила ее многие годы и которую теперь она должна была подавить сама. Это была борьба не на жизнь, а на смерть.

Лампы в виде тюльпанов горели ослепительно ярко, сверкала позолота, из угла криво ухмылялась мраморная Афродита, но Ниночка ничего этого не замечала. Она давила.