Махновское сопротивление и Кронштадт стали символами российского «Жерминаля», последними всплесками социальной революции в России. Ситуация была уже неблагоприятной для революционных сил по всему миру. Всемирная социальная революция захлебнулась почти повсюду. Российский рабочий класс был ослаблен длительной войной и репрессиями со всех сторон. Большевистская власть, уже открыто выступившая как «сила

порядка» (хватит революции!) и осуществившая тем самым своего рода «само-термидор», вновь прибегла к стратегии «разделяй и властвуй». Активные протесты были подавлены военной силой, а их участники подверглись драконовским наказаниям. С другой стороны, большевистская партия на своем X съезде в марте 1921 г. вынуждена была объявить об отмене системы продразверстки и конфискации продовольствия у крестьян. Государство приступило к проведению «новой экономической политики» (НЭП). Крестьяне обязаны были уплатить властям высокий натуральный налог, а часть продукции могли продавать на рынке. Одновременно власти пошли на крутой поворот, надеясь добиться этим подъема экономики: разрешили беспрепятственно развивать мелкое и среднее частное предпринимательство, одобрили принцип широкого привлечения иностранного капитала (концессии) и принялись перестраивать отношения в государственном секторе на коммерческой основе. Некоторые из бунтарей еще успели публично отвергнуть компромиссы с капиталом и сохранение большевистской диктатуры. «…Политика партии такова, что проведению ее в жизнь препятствует Кронштадт, требующий не «свободной торговли», а подлинной власти Советов», — подчеркивали «Известия» Кронштадтского ВРК 14 марта 1921 г., комментируя ход X съезда. В статье от 15 марта орган восставших писал: «Задачу мирного строительства Ленин понимает «с концессиями наверху и с налогами внизу»». «Их наглость дошла до совершенства. Об концессиях говорят совершенно спокойно. Привыкли… Где же налаженное хозяйство, ради которого рабочий обращался в раба казенной фабрики, а трудовое крестьянство — в батраков Советских хозяйств?», — вопрошали кронштадтцы накануне своего поражения171.

Крестьяне получили облегчение, но оно не было дополнено развитием разнообразных общественных самоуправлений в сфере обмена и производства, которые представляли реальную опасность для большевистской диктатуры уже самим фактом своего существования, своей независимостью. Рабочие по-прежнему оставались наемными работниками на государственных или частных предприятиях, никакого производственного самоуправления и реального рабочего контроля не существовало. И, конечно же, ни о каких вольных Советах в России не могло уже быть и речи: власть всецело и безраздельно принадлежала большевистской партии.

Великая Русская революция 1917–1921 гг. закончилась.

Когда в марте 1921 г. X съезд большевистской партии по докладу Ленина одобрил замену изъятия продовольственных запасов у крестьян (продразверстки) натуральным продовольственным налогом, эта мера воспринималась прежде всего как уступка недовольному и бунтующему крестьянству, о чем открыто говорилось в те месяцы. Крестьянство, составляющее большинство населения, «нельзя так изгнать, как изгнали и уничтожили помещиков и капиталистов. Надо долго и с большим трудом и большими лишениями его переделывать», — объяснял глава российского правительства на партийной конференции в мае 1921 г.147

Предложение об отказе от политики изъятия «излишков» продовольствия у крестьян обсуждалось в большевистских верхах и раньше. В феврале 1920 г. с такой идеей выступал Троцкий, через год аналогичный проект представил в специальную комиссию Политбюро и Ленин. В обстановке подъема народных восстаний по всей стране весной 1921 г. проект был одобрен, и соответствующий декрет был издан ВЦИК 21 марта. Отныне произведенная крестьянином сельскохозяйственная продукция признавалась его собственностью при уплате им государству натурального налога в размере определенного процента от собранного урожая. Налоговые льготы предоставлялись беднякам, середнякам и хозяйствам «городских рабочих», а также тем хозяевам, которые расширяли посевные площади и увеличивали урожайность на своих полях. Крестьянин был волен распоряжаться той частью урожая, которая оставалась у него после уплаты налога. Предполагалось, что ее можно будет продавать в рамках системы кооперативов и «в пределах местного хозяйственного оборота»148. Но большевистская власть, воспринимавшая общинное крестьянство как «мелких собственников», «мелких буржуа», решила пойти дальше. Рассчитывая, с одной стороны, потрафить предполагаемой «коммерческой жилке» крестьянина, а с другой, надеясь таким образом стимулировать рост сельскохозяйственного производства, ВЦИК разрешил продажу «излишков» на «базарах и рынках». Вскоре правительство издало декрет, отменивший ограничения «местного оборота»: он дозволял «свободный обмен, продажу и покупку», а также свободный подвоз продовольствия гужевым, железнодорожным и водным транспортом. Наконец, в мае 1921 г. партийная конференция провозгласила, что в стране вводится «новая экономическая политика» (НЭП), которая устанавливается «на долгий, рядом лет измеряемый, период»149. Основным рычагом этой политики был объявлен «товарообмен».

Однако НЭП был не только уступкой интересам крестьян, как их понимали большевики, — своего рода «отступлением», «временной» передышкой, «крестьянским Брестом», как выразился известный партийный деятель Д.Б.Рязанов150. «Философию» и мотивы нового курса достаточно прозрачно сформулировали сами большевистские вожди, хотя цели и задачи режима, как это было принято, облекались в одеяние из социалистических фраз. Лидеры партии исходили из того, что им необходимо продержаться до победы революции в развитых Западных странах (что для них было равнозначно приходу к власти в этих странах коммунистических партий). Теперь, после поражения левых восстаний в Германии и подписания мирного договора с Польшей в марте 1921 г., они считали, что наступление этого момента откладывается, и к нему необходимо подготовиться заранее: накопить силы на случай возможных военных столкновений, укрепить экономический и военный потенциал. Но это, в свою очередь, требовало ускорения хозяйственной и общественной модернизации России, стабилизации ее экономики, наращивания сельскохозяйственного и промышленного производства. «…Перспективы мировой революции… благоприятны, — заявил Ленин на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 г. — И при одном определенном условии, я полагаю, они станут еще лучшими… Мы теперь только получили возможность учиться. Я не знаю, как долго эта возможность будет продолжаться. Я не знаю, как долго капиталистические державы предоставят нам возможность спокойно учиться. Но каждый момент, свободный от военной деятельности, от войны, мы должны использовать для учебы…»151.