Ни начала, ни конца. Так и этот сегодняшний ужас – где его начало? И будет ли конец? Как она могла не заметить начала всей этой истории? Когда же все это началось? И как?

Под руку попалась шероховатая поверхность камня, Айше сжала его, успев попутно удивиться, что ножниц в руке уже нет, и, вложив в это движение всю накопившуюся за день усталость, и все напряжение, и безысходность, и страх, и только что возникшую ненависть, изо всех сил швырнула концептуальный японский камень в светящееся окно.

Обрушившееся стекло зазвенело оглушительно, и изумленным грохотом отозвалось что-то у соседей, и их восклицания и крики слились с этим шумом и звоном, а Айше сидела на траве, радуясь, что теперь уже не слышит тихого звона тихого колокольчика.

Потому что, когда рушится вся жизнь, шума и грохота должно быть куда больше.

Когда же это все началось?

Айше не думала, скорее – осознанно и старательно пыталась думать. После укола, сделанного врачом, после короткого пахнущего лекарствами полусна, после зачем-то выпитого бокала вина, после безумного выхода в сад и камня, брошенного в соседское окно, после каких-то вопросов и ответов голова категорически не желала думать.

Словно забыла, как это делается. Мысль приходила не сразу, потом крутилась и повторялась, наполовину ускользала и возвращалась снова, но Айше никак не удавалось остановить ее, сделать понятной, облечь в слова.

Единственное, что все-таки можно было уловить, было не собственной ее мыслью, а кем-то сказанными словами об убийстве.

Об убийстве Эмель.

От привычного, такого родного слова «Эмель» мысль медленно поворачивала назад, туда, где все еще было в порядке, где не было не то что всей этой… крови… что за привкус у этого лекарства, гадость!.. где еще даже не было этого дома – была их старая дача в Чешме, была нормальная жизнь, была Эмель.

Эмель с листом бумаги и карандашом в руке.

Когда это было, господи?..

– Ты представляешь, – щебетала Эмель, – это, оказывается, так интересно! Мне в нашей библиотеке дали толстенную книгу про искусство Дальнего Востока, там такие изумительные вещи есть! Вот, например, послушай, это в восемнадцатом веке написано: «Рисунок лучше оставлять незавершенным. Белая поверхность – тоже часть изображения. Оставляй белое пространство и заполняй его значительным молчанием». Понимаешь?

Айше понимала. Она была филологом и могла оценить такие вещи, пожалуй, лучше других. Она, правда, никогда не увлекалась и не занималась ни Китаем, ни Японией. Ее профессией была англо– и франкоязычная литература, а по душе ей всегда нравились многословные и неторопливые романы, написанные для того, чтобы читать их при свечах долгими зимними вечерами. Они и писались там, где есть такие вечера: когда все вокруг засыпано снегом, когда надо топить камин, когда не звонит телефон, а зима длится долго-долго, как толстый русский роман. Она никогда не скучала в мире Толстого и Джейн Остен, Голсуорси и Джойса, а уставая иногда от настоящей литературы, с удовольствием читала хорошие детективы. Решают же некоторые кроссворды, или в шахматы играют, или бродят по квестам, или вяжут что-нибудь – почему бы нет? Их же никто за их хобби не презирает.

А Япония… Нет, Айше, конечно, знала, что существуют Ясунари Кавабата и Кобо Абэ, и что в японских стихотворениях то ли три, то ли пять строк, что средневековые японские романы называются непонятным словом «моноготари», а что до остального… Специалисты на другой кафедре, а с нее какой спрос? Так, на уровне общих рассуждений. Издержки филологического образования, не более.

– Посмотри, как это можно сделать, – невестка схватила всегда, в любом доме моментально попадающийся ей под руку карандаш и лист бумаги. Она, если загоралась очередной идеей, могла неутомимо рисовать на чем угодно и чем угодно. Большинство случайных знакомых непременно спрашивали Эмель: «Вы художница?»

«Да», – отвечала бы на ее месте не лишенная тщеславия Айше.

«Нет-нет, что вы, – протестовала Эмель, и только близкие знали, что это отнюдь не поза, не рисовка и не показная, ложная скромность творческой натуры. – Я домохозяйка».

Эмель и была ею. Может быть, не выйди она замуж так рано, ее жизнь могла бы сложиться иначе, но Айше было так же трудно представить Эмель иною, как и вообразить жизнь своего брата без Эмель. История их знакомства и скоропалительной женитьбы была проста и стара, как мир, и казалась всем и им самим такой же сложной и необъяснимой.

Молодой помощник знаменитого адвоката, работающий за гроши ради опыта и практики, и девушка, подающая чай в конторе, – что может быть предсказуемее и банальнее? Честолюбивый и твердо решивший делать карьеру юноша, вынужденный содержать младшую сестру, которому усиленно строит глазки холеная красавица дочь его шефа, и не имеющая ни денег, ни связей, ни образования миловидная хохотушка, – что может быть неправдоподобнее и безнадежнее?

Но и такие истории случаются. Мустафа не колебался ни минуты, Эмель стала заваривать чай лишь дома, знаменитый адвокат вздохнул с облегчением и, выдав дочь за богатого клиента, повысил помощнику жалованье, а вскоре и рекомендовал его пожилому коллеге в качестве партнера.

Обретя мужа, Эмель обрела и лучшую подругу. Айше была лишь несколькими годами моложе невестки и до поступления в университет жила в семье брата. Бог знает какие трагедии происходят ежедневно почти во всех семьях, где несколько женщин вынуждены сосуществовать на одной кухне! Вы сами их знаете – все ваши соседи, кого ни возьми, не так ли? Свекрови, золовки, невестки, сестры, дочери и матери – все они, мило улыбаясь, ведут непрерывную борьбу за существование: за то, чтобы кастрюли непременно стояли на этой полке, а не на той; за то, чтобы никто не трогал их бутылочки с шампунем и баночки с кремами, а если их трогают, то чтобы по крайней мере закрывали как следует; за то, чтобы кофе подавался по старшинству, а не так, как ей, выскочке невоспитанной, видите ли, удобно; за то, чтобы чашечки из бабушкиного сервиза не запихивались как попало в посудомоечную машину, и чтобы эта нахалка не тратила столько денег на наряды, и чтобы муж, брат, сын наконец понял, что она собой представляет…

Наверно, Айше и Эмель были слишком молоды и по-женски неопытны, чтобы воспринимать друг друга как потенциальных соперниц, или возникновение их дружбы объясняется случайностью: тем, что они оказались полными противоположностями. Или книжным воспитанием и одиночеством Айше и доброжелательностью и восторженной готовностью признавать ее превосходство Эмель. Или… впрочем, какая разница? Как бы то ни было, девушки почти мгновенно стали подругами, идеально дополняя друг друга.

Жена брата царила на кухне, шила и вешала занавески, что-то бесконечно убирала и переставляла с места на место, и Айше, никогда не умевшая наладить быт и вечно чувствовавшая себя из-за этого виноватой, вздохнула свободно. Их небольшая квартирка, всегда напоминавшая жилище двух холостяков, неожиданно стала уютной и ухоженной, и Айше, как-то впустив заглянувшую без предупреждения соседку, с изумлением поняла, что впервые за долгое время может не извиняться и не врать, что вот, мол, только что собиралась взяться за уборку. Кресла из кабинета, оказывается, прекрасно сочетаются с ковром и шторами гостиной, старый стол, накрывшись неизвестно откуда взявшейся новой скатертью, обрел солидность и не возражал против поставленной на него вазы с цветами, на лампе появился атласный абажур с интересным орнаментом…