– Подожди-ка, – перебила она немилосердно болтающую соседку, – или я сошла с ума, или вчера на этой лампе ничего не было?

– Почему не было? Абажур уже неделю здесь!

– Но он же был гладкий, разве нет? Без всяких рисунков! Я точно помню! Или?..

– Да ты не волнуйся, – засмеялась Эмель, – конечно, гладкий. Я все ждала, когда же ты наконец заметишь. Вроде неплохо вышло, да?

– Замечательно! Ты что, сама его расписала?

– Ну да. Вчера. Краску для ткани купила на распродаже и решила попробовать. Тебе правда нравится?

Это не могло не нравиться. Орнамент был изящным, неброским, и блестящий атлас абажура перестал контрастировать своей новизной со старым основанием. Старая лампа стала старинной – впору какой-нибудь лавке древностей.

– Тебе надо учиться, – решительно заявила Айше, когда говорливая соседка, выплеснув свою долю восторгов по поводу элегантно состарившегося абажура, наконец ушла. – Может, из тебя и не выйдет художник, но ты могла бы заниматься декоративно-прикладным искусством, или дизайном, или…

– Не фантазируй, Айше. Ну когда мне учиться? Сама подумай. Мы женаты всего три месяца, я еще многого не успела, но…

– Чего ты не успела? Стены разрисовать? Не бойся, я тебе помогу, к экзаменам подготовимся, ты же восемь классов закончила, правильно? Будешь заниматься вместе со мной, за лицей экстерном сдашь и сможешь в университет поступать.

– Знаешь, – перебила ее Эмель, – помоги мне лучше все здесь убрать, а я мясо в духовку поставлю. Мустафа обещал пораньше прийти, а у меня ничего не готово.

– У нее талант, ей надо учиться! – сообщила Айше, едва брат показался на пороге. – Мы непременно должны ей помочь! Иди сюда, посмотри на абажур!

– Кому помочь? Что случилось? Эмель, что с ней? – слабо защищался от нападения сестры Мустафа, пытаясь снять надоевшие за день ботинки и поскорее оказаться в удобных, купленных женой тапочках. – Что там у вас с абажуром?

– Боже мой, Айше! Оставь его в покое… или хоть дай переодеться, он же целый день был в суде!

Примолкнувшая Айше устыдилась. Она никогда не знала, где был и что делал старший брат, не волновалась, если он задерживался, и не слишком жалела, если он выглядел усталым. Она и себя не жалела. Пусть она пока всего лишь школьница, но она лучшая ученица, гордость класса и школы, она посещает все имеющиеся бесплатные курсы и факультативы, она самостоятельно учит французский, она читает – и прочитает, будьте уверены! – всю мировую классику. Брату не придется стыдиться младшей сестры, которой он помог получить образование и которую ни за что не хотел отдать чужим людям на воспитание. Сейчас впервые в жизни ей на какое-то мгновение показалось, что, может быть, она понимала свой долг перед братом неправильно.

Может быть, ей надо было, не отдавая все силы учебе, дарить ему больше тепла и внимания, научиться готовить и подавать ужин вечером и завтрак по утрам, содержать в чистоте их квартирку, гладить его рубашки? Ему было бы куда проще жить, если бы она бегала на рынок, и заваривала чай, и подавала мягкие тапочки. Как делает теперь Эмель.

Но… но разве это правильно? Где же тогда будет она сама, Айше? Рубашки снова помнутся, всех домашних дел не переделаешь, и следа от них не остается. А все говорят, что у нее способности к языкам, что ей надо учиться, и она всерьез вознамерилась добиться не меньшего, а лучше – большего, чем ее брат. Вот и у Эмель настоящий талант, нельзя, чтобы она загубила его, отдавая все время стирке и уборке.

– Она должна учиться! – твердила с тех пор Айше брату. Каждый день.

– Конечно, конечно, – рассеянно соглашался Мустафа, – она будет. Если захочет.

– Тебе не кажется, что она счастлива и так? – стал говорить он, когда сестра, по его мнению, достаточно повзрослела, чтобы понимать такие вещи. – Ты не можешь навязать человеку свои представления о том, как ему следует жить. У каждого свои взгляды.

– Но это неправильные взгляды! Это устаревшие взгляды! Это наше восточное представление о женщине! Хранительница очага! А очаг, как известно, на кухне! – шумела Айше, уже будучи студенткой. – Тебе, понятно, удобнее, когда жена ничего из себя не представляет, сидит дома, печет пироги и…

– Ты сама себе противоречишь. Ты же любишь логику – во всяком случае ты это говоришь. Женщина, которая печет пироги, как Эмель, которая умудрилась при нашем бюджете превратить нашу с тобой берлогу в приличный дом, не может ничего из себя не представлять. Просто у каждого свой путь. У тебя свой, у нее свой. Она, между прочим, не внушает тебе, чтобы ты хоть иногда что-то делала по дому, а не сидела со своими словарями.

Айше была молода и категорична. Она не умела и не желала слушать «другую сторону», что на родном и латинском языке пытался внушить ей брат, и осталась такой на долгие годы.

И спор затянулся на годы. Айше давно уже не жила с братом, Эмель растила племянника, и обе женщины, несмотря на разность взглядов, оставались в прекрасных отношениях. Возможно, благодаря этой разнице они могли вполне искренне ценить достижения и таланты другой – без обычного чувства соперничества и элементарной женской зависти. Если их пути столь различны, то им и делить нечего.

Айше училась, защищала диплом и диссертацию, становилась старшим преподавателем и доцентом, участвовала в написании престижного учебника и ездила на конференции в Европу.

Эмель придумывала необыкновенные модели свитеров и блузок, красила ткани в технике батик, вязала крючком нежнейшие кружева и шила удивительные занавески. Она так нигде никогда и не училась, но ее руки обладали невероятной способностью создавать красоту из ничего: из по-особому свернутых салфеток, из странно постеленных покрывал, из придуманных узоров для вышивок, из отмытых, непонятно где найденных старых кувшинов. Почему-то ее дом всегда был как-то особенно уютен и чист, еда вкусно приготовлена, в чай добавлены какие-то неожиданные ароматные травы, а единственный, иногда засохший цветок в высокой вазе вызывал неизменное восхищение гостей и непременное желание ей подражать.

Если домашнее хозяйство можно вести творчески, то Эмель делала это именно так.

И Айше оставила идею в чем-то изменить или переубедить невестку. Она охотно советовалась с ней по разным практическим поводам, доверяла ее вкусу, прося перешить какое-нибудь платье, а Эмель охотно читала те книги и смотрела те фильмы, которые рекомендовала ей образованная, эмансипированная золовка.

Они умели относиться друг к другу без вполне ожидаемого чувства собственного превосходства и легкого пренебрежения. Айше не без удивления осознала это совсем недавно, когда вышла замуж и столкнулась с необходимостью выстраивать отношения не только с мужем, но и с его родственниками. И если родственники и были готовы принять Айше такой, как она есть, то родственницы никак не желали мириться с ее многочисленными недостатками. Старшая сестра мужа ее презирала. Вместе с ее ученостью, докторской степенью, иностранными языками и книгами и неумением испечь полноценный праздничный торт. Было совершенно очевидно, что, будь Айше такой, как Эмель, золовка презирала бы ее за какие-нибудь другие качества. Или невзирая на них. И эта безоглядная, необъяснимая готовность неприязненно отнестись к чему бы то ни было, если это исходит от определенного нежеланного человека, поразила Айше и заставила ее по-настоящему заметить и оценить умение Эмель всегда и во всем оправдывать младшую сестру мужа и восхищаться ею.