почитать почту и написать письма. Такое «святилище» позволяло нам забыть на время о тяжести фронтовой жизни и отдохнуть от постоянного изматывающего напряжения.

В ноябре 1941 г., когда мы только что поселились в наших блиндажах, ударили морозы. Было намного холоднее в сравнении с тем, что нам доводилось когда-либо испытывать в Германии.

Наступили суровые зимние месяцы, когда раненые по обе стороны фронта часто замерзали насмерть еще до того, как их успевали переправить в тыл для оказания медицинской помощи. По моей оценке, холодная погода этой первой зимы в России была причиной смерти, возможно, почти трети всех раненых, которые в другой обстановке могли бы выжить. Конечно, такая смерть была обычной в мобильной войне, такой, какую вела группа армий «Центр» значительно южнее нас, участвуя в битве за Москву.

Температура опустилась настолько низко, что смазка нашего оружия, если мы не пользовались им постоянно и не принимали меры по защите его от холода, начинала замерзать. Солдаты рассказывали мне, что они стали свидетелями того, как паровая машина промерзла вся полностью вплоть до смазки в ее колесах. В связи с погодными условиями возникли проблемы в работе транспорта, что, в свою очередь, сказалось на снабжении: временно норму выдачи хлеба в частях сократили до половины буханки в день. Хотя этого хлеба хватало только для выживания, мы знали, что в осажденном Ленинграде положение с продовольствием было намного хуже нашего.

Транспортные проблемы и просчеты в снабжении привели к задержке от четырех до шести недель в поставках теплого зимнего обмундирования на смену летней форме. Мне, передовому наблюдателю на линии фронта, был необходим зимний камуфляж. Мне повезло, и я одним из первых получил белый шлем, белую непромокаемую накидку, белые куртку и штаны, как раз когда начались сильные холода.

Толщина снежного покрова достигла 30 сантиметров, и уже стало удобнее передвигаться на лыжах, а не пешком, преодолевая пару сотен метров от тылового блиндажа до передовой. Кроме того, а это было очень важно для меня, я мог быстрее проскочить открытую местность и не попасть под выстрел русского снайпера.

Большое количество метких снайперов скрывались в многоэтажных домах пригородов Ленинграда приблизительно в полутора километрах от линии фронта в Урицке. На протяжении всей войны Красная армия стремилась подготовить больше снайперов, чем в вермахте, лучше экипированных и подготовленных. Немецкие снайперы считали, что советская винтовка с оптическим прицелом превосходит немецкую, и предпочитали использовать трофейное русское оружие. Когда мне представилась возможность опробовать ее, я был поражен точностью ее стрельбы.

От огня снайперских винтовок летальные потери среди солдат были значительно выше, чем при пользовании другими видами стрелкового оружия. Наши шлемы защищали нас достаточно хорошо, но только в случае скользящего удара или от осколков шрапнели, если же пуля ударяла под прямым углом, она могла легко пробить сталь. При моем росте в 183 сантиметра мне пришлось скоро привыкнуть передвигаться пригнув голову и быстро пробегать простреливаемое пространство.

Несмотря на то что снайперы представляли для нас реальную опасность, в Урицке в большей степени мы несли потери от регулярного артиллерийского огня. Артиллерия Красной армии работала предельно точно, не уступая в меткости немецким артиллеристам.

Еще одной опасностью были русские пулеметы. Их пули наносили большой урон нашей живой силе. Иногда позиция пулеметчиков располагалась в полутора километрах от нас, но, когда пулеметные очереди начинали вспарывать снег вокруг нас, казалось, что противник где-то совсем рядом. Невозможно было понять, откуда ведется огонь. Если вы услышите, как рядом просвистит пуля, то вы спасены. Если вы не услышите ее, значит, вы ранены или убиты.

Хотя мне крайне редко приходилось вступать в бой, мой МР-40 был на всякий случай всегда при мне. Обычно по возвращении в бункер я проверял его, прежде чем отставить в сторону.

Однажды вечером, зайдя в блиндаж, я, полагая, что мой МР-40 стоит на предохранителе, небрежно проверил оружие. Направив дуло пистолета-пулемета вниз, нажал на спусковой крючок. Когда раздалась короткая очередь, все бросились врассыпную, словно нас застали врасплох советские десантники. Хотя случившееся выглядело со стороны забавным, такое беззаботное обращение с оружием могло легко привести к потерям. Таким образом, на фронте Красная армия была не единственным врагом.

Конечно, опасность грозила не только со стороны вражеского огня, были часты случаи обморожения и гипотермии. Быстрая ходьба на лыжах помогала мне согреться в мороз, но в любом случае грозила опасность обморожения. Вернувшись однажды в бункер, я ощутил, что пальцы ног онемели и потеряли всякую чувствительность. Когда я скинул сапоги, я увидел, что пальцы побелели.

Солдат предупреждали, что при обморожении ни в коем случае нельзя пользоваться горячей водой, и я подумал, что холодная вода мне поможет. Выйдя из бункера, я начал медленно лить на ноги холодную воду и массировать пальцы. Боль была невыносимой, но постепенно – прошло минут двадцать – кровь начала циркулировать вновь. Многие менее удачливые солдаты теряли пальцы рук и ног в результате обморожения. Меня поразила мысль, что еще пара часов, проведенных на морозе, – и все могло закончиться для меня ампутацией.

Вернувшись в блиндаж после продолжительного отсутствия на следующий вечер после этого случая, я застал своих друзей за праздничным столом. Один наш старый товарищ из другой дивизии, узнав, где мы находимся, пришел навестить нас. Это событие надо было отметить, и «старые служаки» тепло встретили товарища, достав свой запас коньяка.

Я пришел час или два спустя после начала застолья, и все уже успели произнести с полдюжины тостов. «Люббеке, – сказали друзья, – ты должен выпить шесть рюмок коньяка, а потом мы все вместе выпьем седьмую». На шестой я уже был окончательно пьян. Проснувшись поздно на следующее утро, мы заплатили головной болью за наше краткое бегство с войны.

Окопная война. Ноябрь 1941 – март 1942 г.

Мне в исполнении моих обязанностей наблюдателя помогал связист, потому что я недостаточно хорошо знал азбуку Морзе. Он передавал целеуказание артиллеристам, находившимся в тылу в полутора километрах от нас. Когда я выкрикивал «На пять больше!», что означало необходимость корректировки огня и переноса его на 5 метров вперед, или «Десять справа!» – перенести точку прицеливания на 10 метров вправо, он тут же выстукивал сообщение, передавая его в тыл.

Если мы останавливались на позиции надолго, как в Урицке, рота прокладывала полевую телефонную связь к нашему укрытию. Этот полевой телефон был так же надежен, как и телеграф, и позволял мне непосредственно связываться с орудийным расчетом. Хотя у нас были рации, использовали мы их редко, так как русские могли перехватить наши радиосообщения.

Когда мне