эту часть города. На следующий день я почувствовал в паху страшный зуд, так что едва мог заниматься повседневными делами. Причиной его были малозаметные лобковые вши. К несчастью, многие бойцы, посетившие туалет, способствовали распространению этой заразы.

Мои друзья могли подумать обо мне плохо, что я был у одной из местных русских женщин, и я занялся самолечением. Первым делом я тщательно выбрил пораженное место, но зуд не прекратился. Не в состоянии больше его переносить, я обратился к врачу, и он дал мне специальную мазь. От нее у меня появилось болезненное жгучее ощущение, однако заражение прошло в течение недели.

Было трудно соблюдать правила личной гигиены. Средства для этого были явно недостаточными. Иногда мы имели возможность помыться в кадке или под душем или искупаться в реке или озере. Даже если не велось боевых действий, мы мылись не больше одного раза в неделю небольшим количеством воды и куском мыла. У меня не было зубной щетки, и я просто выдавливал на палец пасту и чистил, таким образом, зубы один-два раза в неделю. Брился я один раз в две недели.

Наша серо-зеленая униформа состояла из хлопчатобумажного кителя и брюк, надетых поверх хлопчатобумажного нижнего белья. В лесистой местности зеленый цвет обмундирования служил хорошей маскировкой, но в открытом поле, где негде было укрыться, ты торчал словно верблюд на фоне пустынного горизонта.

Поверх носков мы надевали плотно пригнанные кожаные сапоги с двухшовным голенищем с боковыми швами на кожаной подошве (назывались Knobelbecher, в переводе с немецкого «стакан для игральных костей»). Несмотря на то что сапоги и форма могли носиться долгое время, дивизионный интендант выдавал новую форму два раза в год. В 1941 г. мне достались кавалерийские брюки, пошитые из более толстой материи, и пара кавалерийских сапог высокого качества. Офицеры вермахта должны были покупать себе форму сами, но часть ее стоимости компенсировалась. Офицеры могли также получать отдельные предметы формы, необходимые для боя.

Вполне удобная в различных климатических условиях, наша форма совершенно не подходила для низких зимних температур, с чем мы столкнулись в Урицке. Нам все-таки в течение зимних месяцев 1941–1942 гг. выдали стеганое теплое обмундирование, но оно едва согревало нас в суровом русском климате.

Имея две формы, мы устраивали стирку, как только позволяла ситуация на фронте. Солдаты носили, не меняя, одну и ту же одежду и белье в течение двух-трех недель, и их тела были покрыты укусами платяных вшей, которые страшно чесались. От вшей не было спасения даже зимой. Вы видели и чувствовали, как они ползают по вас. Мы скидывали наши рубашки и давили вшей, но полностью избавиться от них было невозможно. Однако в отличие от окопной жизни в Первой мировой войне, у нас почти не возникало проблем с крысами.

Неудивительно, что в такой стрессовой ситуации три четверти солдат курило табак. Хотя в юности я не курил сигарет, я пристрастился к этому занятию уже в России, когда бои постепенно становились все ожесточеннее. Поскольку нас снабжали табаком в недостаточном количестве, сигареты превратились в валюту, когда бойцы производили торговые расчеты или играли в карты.

Игра в карты казалась мне глупым занятием, но я часто присоединялся ночью в бункере к товарищам, игравшим в скат, игру, «заставлявшую думать». Курение, выпивка, карты и другие виды отдыха давали возможность расслабиться, забыть на время о напряжении и однообразии фронтовой жизни.

Мы больше развлекались самостоятельно, но армейское начальство предусмотрело для нас культурные мероприятия во внеслужебное время. Примерно один раз в полгода, в зависимости от ситуации, нам давали выходной, полностью освобождая от всех обязанностей. Главный центр отдыха в Ленинградской области находился в Красногвардейске[31]. Небольшой городок располагался к югу от Урицка в 30 километрах, я был там только один раз и провел почти сутки.

Армейское начальство организовывало в Красногвардейске встречи футбольных команд и другие спортивные соревнования, участниками которых были солдаты из разных частей. Но было много таких, кто искал во время своих отпусков общества женщин. Идя навстречу их пожеланиям, начальство не устраивало публичных домов, но привозило немецких женщин из «групп развлечения». По слухам, люфтваффе выделили два транспортных «Юнкерса», на которых женщины из оккупированной Европы по очереди посещали военно-воздушные базы для общения с летчиками. Не заинтересовавшись такого рода связями во время моего отдыха в Красногвардейске, я посетил немецкое кладбище и местный театр, где давали какую-то комедию и музыкальные представления.

Когда наши войска вошли в Россию, у нас не было радио. Теперь, поселившись в бункере, мы часто слушали по немецкому радио концерты народной музыки и другие музыкальные программы для вермахта. Иногда мы хором пели популярные песни «Лили Марлен» или «Эрика», что напоминало нам о доме и о девушках, которых мы там оставили. Во время редких религиозных служб мы исполняли протестантские хоралы «Настал молитвы час» и «Господь – твердыня наша», которые давали утешение нашим душам.

Хотя на пряжке ремня немецкого солдата и было выгравировано «Бог с нами», религия и вопросы веры никогда не играли в его военной жизни большой роли. Военные капелланы были только в дивизии, в частях и подразделениях они появлялись только для редких богослужений, встречались они и в полевых госпиталях. Хотя капелланы иногда читали для всех общие молитвы за богослужением перед большими сражениями, солдат, которые молились, я знал наперечет. Если бы вера играла большую роль в жизни немецких солдат, то от их действий можно было бы ожидать большей человечности.

Несмотря на официальный запрет вывозить в Германию предметы искусства и иконы, доставшиеся немецким солдатам в результате грабежа, многие из них продолжали это делать. Однако чаще отсылали домой предметы, найденные на полях сражений или захваченные в виде трофеев у солдат Красной армии. Это были советские пистолеты, ордена и медали. Как правило, начальство закрывало глаза на подобную деятельность. Мне лично пришлось сталкиваться с тем, что посылки, отправляемые на родину, даже не проверялись на предмет украденных вещей.

Линия фронта (показана жирной линией) группы армий «Север» в 1942 г. в России

Когда солдат сражается за тысячи километров от родной земли, письмо из дома резко поднимает его боевой дух. Из-за требований военной цензуры мы не могли писать ни о частях, в которых мы служим, ни о том, где мы находимся, ни о боях на фронте. В то же время письма близким, домой, сразу же заставляли нас забыть о тяготах военных будней и помогали рассеять постоянное беспокойство наших любимых о нашей будущей судьбе.