Тут один из «юных джентльменов», который тайно восхищался ею издалека, вдруг выпалил:

– Зато я знаю кое-что, что заинтересовало бы нас всех.

– И что же это? – быстро спросил ведущий.

«Юный джентльмен» вспыхнул и с опаской посмотрел на объект своего восхищения. Когда же мисс Венейблз вопросительно посмотрела на него, нахмурив брови, он ответил, слегка запинаясь:

– Это была какая-то шутка… нечто… я не знаю, что это было… это произошло на спектакле «Ее милость прачка», как раз перед тем, как я присоединился к труппе. Кто-то взял со всех участников слово хранить тайну, поэтому никто не захотел рассказать мне, почему все они называли мисс Венейблз «реквизитом Коггинза».

Услышав это, девушка весело рассмеялась:

– О, это сделала я. Знаете, история вышла презабавная. Сама я ничего не имела против, но в ней был замешан еще один человек – бедняга Коггинз. Отличный парень, он так близко принимал к сердцу постоянные насмешки труппы, что даже хотел уволиться. Я знала, что у него жена и дети, и он бы не ушел с хорошей работы, если бы не был сильно задет. Вот почему я взяла со всех обещание не рассказывать, откуда взялось это прозвище. Но я-то словом не связана и поэтому, если хотите, расскажу вам эту историю. К тому же все это произошло так давно, и Коггинз теперь – процветающий строитель в Мидлендс.

– Расскажите, расскажите! – воскликнули все, почувствовав прилив любопытства. И ведущая актриса начала рассказ.

– К моменту участия в пьесе «Ее милость прачка» я совсем еще недавно вышла на сцену в первый раз и играла множество маленьких ролей из одной-двух реплик. Иногда я играла роль без слов, а иногда были слова без роли.

– Vox et praeterea nihil,[5] – пробормотал еще один молодой человек, который учился в средней школе.

– Одна из тех ролей, что со словами, была ролью королевы, которая лежала в кровати в комнате рядом с салоном, представленным на сцене. Край кровати было немного видно, и я должна была высунуть руку с письмом и произнести две фразы. Моя служанка брала письмо, дверь закрывалась – и это всё. Конечно, мне не нужно было одеваться для этой роли, разве что я надевала маленький шелковый жакетик с кружевами и один рукав, якобы от ночной сорочки, поэтому обычно я выходила из кулисы прямо перед своей репликой и забиралась на кровать. Потом приходил реквизитор с покрывалом, расшитым королевскими гербами, набрасывал его на меня и подтыкал край со стороны публики. Обычно эту работу поручали Коггинзу, а так как у него было много работы – пьеса предусматривала большое количество реквизита, – он добирался до меня только в самый последний момент, делал свое дело и убегал до того, как откроется дверь и войдет служанка. Коггинз был отличным парнем – серьезным, вежливым, пунктуальным и рассудительным, да к тому же невозмутимым, как скала. На сцене царила тишина, и то, что выглядело моей спальней, оставалось почти в полной темноте. Зрители должны были видеть за ярко освещенным салоном эту погруженную в тень комнату, видеть, как из-за балдахина кровати появляется белая рука с письмом, и слышать сонный голос, какой бывает у только что пробудившегося человека. Не было возможности поговорить, да и нужды в этом не было: Коггинз хорошо знал свое дело, а ассистент режиссера и его помощники настаивали на полной тишине. После нескольких спектаклей, когда я поняла, насколько внимательно Коггинз относится к работе, я пожелала ему спокойной ночи, когда проходила мимо него у служебного входа, и дала ему шиллинг. Он, казалось, немного удивился, но приподнял шляпу c безукоризненной вежливостью. С тех пор мы всегда здоровались друг с другом, каждый по-своему, и он иногда получал шиллинг, который всегда принимал с некоторым удивлением. В других эпизодах своей вечерней работы я часто сталкивалась, или, точнее, «соприкасалась» с Коггинзом, но он никогда не проявлял такую же деликатность и приветливость, как тогда, подтыкая одеяло в спектакле «Ее милость прачка». Эта пьеса, как вы знаете, долго не сходила с подмосток Лондона, а потом ее весь сезон играла первая труппа. Конечно, администратор взял с собой всех необходимых людей из тех, кто работал в Лондоне, и среди них оказался безупречный, невозмутимый Коггинз.

Проработав месяц в самых разных условиях, мы все так хорошо выучили свои реплики, что умели очень точно рассчитывать время и часто являлись на места в последний момент перед своей репликой. Моя собственная роль была для этого особенно удобной, и, боюсь, я начала слишком точно отсчитывать нужный момент – я ложилась на свое место за секунду или две до того, как появлялся Коггинз с королевским покрывалом.

Наконец, однажды во время спектакля в театре Лидса «Гранд» – вы знаете, какой это огромный театр и как там трудно попасть на нужный этаж, – я переступила границу безопасности. Я болтала в гримерке с Берди Сквирс, когда по коридору промчался посыльный с криками: «Мисс Венейблз, мисс Венейблз. Вы опаздываете! Поторопитесь, иначе возникнет пауза!» Я бросилась к двери, помчалась по коридору и оказалась за кулисами как раз вовремя, чтобы встретиться с невозмутимым Коггинзом, но на этот раз его невозмутимость куда-то подевалась. Как обычно, у него через руку было перекинуто покрывало, но другой рукой он яростно жестикулировал.

«Сюда! – кричал он шепотом группе других рабочих сцены. – Кто, черт подери, взял мой реквизит?!»

«Твой реквизит? – переспросили они. – Дьявол! Ты шутишь. Разве он не у тебя на руке?»

«Это? С ним все в порядке, – ответил он. – Я имею в виду не покрывало. Мне нужно то, что я им должен накрыть».

«Ну, так разве ж там нет кровати? Не теряй голову и не дури!»

Больше я ничего не слышала, так как проскользнула мимо и забралась на кровать. Коггинз, очевидно, решил, что нельзя пренебрегать этой частью его обязанностей. Он отвечал не за фигуру на кровати, а только за покрывало, и вот покрывало-то следовало положить на место. Изумление на его лице, когда он обнаружил, что покрывало не лежит так ровно, как во время первой попытки, меня позабавило. Я услышала, как он бормочет себе под нос: «Это такая шутка, да? Вот так взять и положить реквизит обратно. Ну, я с ними поговорю, когда закончится акт!»

Коггинз был крепким парнем, и я слышала, что раньше он профессионально занимался боксом, поэтому мне захотелось самой увидеть последствия его огорчения. Наверное, это было несколько жестоко с моей стороны, но я и сама была огорчена. Я была новичком на сцене и до сих пор испытывала некий интерес к Коггинзу. Мне виделось нечто романтичное в его нежной, ежевечерней преданности своей работе, центральной фигурой которой была я. Он был выходцем из народа, а я – из высшего общества, но он был мужчиной, а я – женщиной, а преданность мужчины всегда нравится женщине. Я часто принимала близко к сердцу романтичный смысл высказывания Клода Мелнотта в ответе Полины[6] ее воздыхателю: «Вот что королева Наварры ответила бедному Трубадуру: “Покажите мне того оракула, который может сказать народам, что я красива”».