Снова и снова вспоминал он время, когда его считали гением гор за то, что ему все было любопытно, что он все быстро схватывал и уже не выпускал из рук красное яблоко, от которого раз откусил. Тщета тщет. Пыль тщеславия. Любые дарования – всегда недоразумения. Он ничего не совершил из того, чего от него ждали. Но разочаровал ли он Бьенвеню тем, что бросил учиться, или, наоборот, проявил преданность? Внутренний голос подсказывал, что он никогда не предавал своего опекуна, Лиз, Телонию, никогда не смирялся с их исчезновением, никогда не расставался с тем, что когда-то любил, и что однажды он сумеет это доказать.

После недельного отдыха он покинул в утренний час лазарет полубригады с тремя другими выздоравливающими. Им предстояло преодолеть двадцать километров, чтобы вернуться в батальон. Воздух был теплый, погода ясная, дорога для тренированных людей не представляла труда. Эфраим еще не до конца оправился после обморожения и быстро отстал от своих спутников. Через час его нагнал фургон с продовольствием.

– Впервые вижу, чтобы ты волочил ноги! – крикнул ему, приоткрыв водительскую дверцу, Жан Сокдело, уроженец Виллар-де-Ланс, тоже служивший раньше в Барселоннет.

Вопреки запрету Сокдело пригласил Эфраима в кабину. Дважды он, руля своим грузовиком, избегал смерти при бомбежке дороги, но рассказывал об этом без всякого тщеславия, а просто с удовольствием. Вся рота ценила его за цельность и великодушие и уважала его страсть к машинам и механике. Свой разговор он непременно украшал короткими поэмами: «передняя часть кулачкового вала», «стержни вращения», «клиновидные рессоры», «механический тормоз»… Со своими рябыми щеками, короткими усами щеточкой и драчливыми повадками он был неотразим для женщин, к которым был равнодушен, но не пользовался никаким успехом у тех, к которым его тянуло. Старая трагедия!

Грузовик быстро обогнал троих пешеходов и доставил Бенито в расположение батальона. Сокдело покатил дальше. Немного позже, днем, Эфраим узнал, что на дорогу сбросил бомбы одиночный самолет и что все трое его спутников мертвы.

Бои шли весь май. Двадцать шестого числа генерал Бетуар, командующий французскими силами в Норвегии, получил приказ покинуть страну. Он расценил этот приказ как несвоевременный. Вот как он объяснял это потом: «Грузиться на суда на виду у неприятеля, занимающего Нарвик, значит подставить наши войска, места посадки, наши корабли под удар немецкой авиации, навлечь на себя наихудшую из катастроф… Мы атаковали и захватили Нарвик, уже получив приказ об эвакуации, затем, приступив к ней, преследовали противника и, прижав его к шведской границе, оставили на позициях, откуда он уже ничего не видел. Только после этого мы незаметно отчалили…»

Двадцать восьмого мая после суток боев 13-я полубригада Иностранного легиона при поддержке норвежских солдат, английского флота, польского подразделения и батальонов стрелков завладела Нарвиком. Бенито участвовал в преследовании нацистских войск, отходивших с боями в сторону Швеции, но в город не входил, поэтому его не встречали норвежки в штанах веретеном и красных джемперах, произведшие на французов неизгладимое впечатление.

На следующий день после победы главные силы Северного экспедиционного корпуса стали отходить, выполняя план эвакуации. Их заменяли подразделения Легиона. Такой поспешный уход с позиций, захваченных накануне, показался бойцам безумием. В роте Бенито, где погибло тридцать человек и было около сотни раненых, в отступление отказывались верить до последней минуты. Еще больше их изумляло то, что солдат везли в грузовиках в деревни Ромбаксфьорда, где сажали небольшими группами на пуфферы, норвежские рыбачьи баркасы, на них доставляли на миноносец «Эрроу», а уже с него – на теплоходы, ждавшие в открытом море. Англичанам хватило по крайней мере ума реквизировать двухтрубный «Ормонд» – старого трудягу с Восточной пассажирской линии, и «Монарха Бермуд» – шикарный плавучий отель довоенной поры с Бермудских островов.

Всего за десять часов в навевающем бессонницу летнем свете Крайнего Севера, рассеивающем ночь, но удерживающем кошмары, с берега забрали тысячи людей. Что это было, реальность или бред? Зачем понадобилась такая спешка? Сосед Бенито по каюте, вступивший в Сопротивление с первого часа его существования (имя его я утаю) написал молодой жене в воскресенье девятого мая такие слова, предвещавшие скорую катастрофу: «Вывозят только людей. Все имущество оставили на берегу и сожгли. Ближе к истине было бы назвать это бегством, уверяю тебя. Мы больше не видели личных вещей, оставшихся на базе погрузки. Так были утрачены, помимо прочего, отснятые и ждавшие проявки пленки. Исчез и мой фотоаппарат, лежавший в вещмешке. Повсюду свирепствовало воровство».

В беспорядке отплытия Эфраим потерял свой бортовой журнал и письмо от Элианы, которым дорожил едва ли не больше, чем своим туалетным набором. Размышляя об этой поспешной погрузке, больше похожей на разгром, хотя разгромлен был неприятель, он находил единственное объяснение: невзирая на бодрые донесения, Франция находилась в угрожающем положении и срочно отзывала стрелков, чтобы отправить их на фронт.

Трудно вообразить что-то более причудливое, чем возвращение грязных, заросших, шумных, изнуренных солдат на теплоходе миллиардеров. В зависимости от характера, одни злились на роскошь, другие испытывали отвращение, третьи горечь. С другой стороны, они возвращались на родину, они выжили и скоро должны были увидеть то, что было для них важно: кто родителей, кто невесту, кто собаку, кто родную улицу. Пока что они, наконец, могли вымыться с мылом, побриться перед зеркалом больше игральной карты, немного привести себя в порядок и предаться воспоминаниям. Кормежка превосходила все ожидания: консервированная крольчатина, шпинат, ананасы, апельсины, смородиновый джем, горячий чай и пудинг – квинтэссенция английской цивилизации; подавал все это персонал, привыкший обслуживать американских банкиров и элегантных леди.

Когда солдаты из одного взвода сходились в курилке, обалдевшие от роскоши, какую видели разве что в кино, в фильмах с белыми телефонами и помпейскими ваннами, они только молча переглядывались или перебрасывались, нежась в кожаных креслах, репликами вроде: «Ну, что, Сокдело, ты все еще скучаешь по высоте 409?» или «Господин лейтенант, нам здесь рыть снег для ночевки?» Эфраим поднимался на верхнюю палубу, любовался морем и гадал, скоро ли увидит Элиану, Бобетту, Эмильена и старика Армана.

На стоянке в Глазго на корабль явился на новеньких костылях Леруи. Он едва пришел в себя, сбросил десять килограммов, но все-таки попросил, чтобы его репатриировали вместе со стрелками, а не оставляли в госпитале в Англии. Увидев, что он прячет под шинелью бинты и остался прежним насмешником, однополчане устроили ему овацию. Эфраиму он был симпатичен.

В последние часы плавания солдаты услышали по радио, что Италия объявила войну Франции и что жители пограничных районов Альп подлежат эвакуации. Все сходились в мнении, что дела совсем плохи. Раз Муссолини позволил себе низкую месть труса, то это значит, что немецкие танки не удалось остановить.

Большая часть французского экспедиционного корпуса высадилась в Бресте, где для его приема ничего не было подготовлено. Теплоход с частью 14-го батальона был отправлен в Лорьян. Он причалил на рассвете 14 июня, в тот самый час, когда первые немецкие танки вошли в Париж через ворота Ла-Шапель. Столица была объявлена открытым городом. Воцарился хаос.