Эфраим узнал о поражении, сидя в кафе. Он пил пиво в обществе своего друга Леруи, прислонившего к столику белые деревянные костыли, и капрала Сокдело, ценного товарища, умевшего управлять любым экипажем с мотором, от спортивного автомобиля до боевого танка. Внезапно все узнали, что произошло худшее. Париж захвачен! Париж оккупирован! По Елисейским полям идут немецкие танки!

– Вот дерьмо! – выругался Леруи. – Выходит, я зря потерял ногу!

– Не думай об одном себе, – сказал Сокдело. – У меня, к примеру, брат в Биланкуре.

Днем половина города уже была в курсе случившегося, половина еще нет. На некоторых стройках рабочие стихийно прекратили работу, на других продолжали вкалывать. На одной и той же улице одни коммерсанты ждали за кассой покупателей и стригли от безделья ногти, а другие опустили железные ставни. Парки постепенно опустели. Все более редкие прохожие ускоряли шаг. Эфраим навсегда запомнил лицо женщины, рыдавшей перед кинотеатром. Возможно, она была билетершей, вышедшей на минутку подышать воздухом из душного зала. Увидев на тротуаре молодых людей в военной форме, она крикнула им: «Вот как вы защищаете Париж?» Что ей ответить? Что им перестали отдавать приказания? Что обоз с боеприпасами, необходимыми батальону для войны, разбомбила немецкая авиация? Что Арденнский лес объявлен непреодолимым препятствием людьми, не понявшими роль истребительной авиации и бронетехники в маневренной войне?

Всю ночь, укрывшись под первым попавшимся навесом – казармы были переполнены, в гостиницах не осталось ни одной свободной кровати, – три друга, испытывая одновременно отвращение и крайнее возбуждение, откровенничали и занимались прожектерством.

– Все, что было раньше – чистое шарлатанство, – заявил Леруи. – Теперь начнутся серьезные вещи.

– Для тебя-то война кончена, – напомнил Сокдело.

– Ты хочешь сказать, что одноногий не удержит винтовку?

Одному из них был двадцать один год, другому двадцать два, третьему двадцать четыре. У всех троих был разный жизненный опыт. Леруи до войны работал помощником бухгалтера в Воклюзе. В армии в нем проснулись способности снайпера, объяснением которым могло служить разве что его пристрастие к тщательности. Он был женат на машинистке из Кавайона и теперь переживал, понравится ли ей его новый силуэт.

– Она очень консервативная, не терпит перемен. Боюсь, у нее привычка спать с двуногим.

Сокдело, живший в Гренобле с матерью и теткой, собирался открыть собственное предприятие – гараж или автошколу. Это позволило бы ему испытывать последние модели машин, как только их выпустят.

– А ты, Бенито? – спросил он вдруг. – О чем ты мечтаешь, когда помалкиваешь? Иногда хочется это понять.

Эфраим проявил больше сдержанности, чем его товарищи. Назвать Телонию, Лиз или Бьенвеню было для него немыслимо. Говорить об Элиане и Армане, от которых у него уже месяц не было вестей, тоже не хотелось, ведь Коль-де-Варез находился, быть может, под обстрелом итальянской артиллерии. Чтобы не показалось, что он увиливает, он стал описывать в своей манере – подражать ей я не смею – владения Жардров, какими они были раньше, до войны, свои долгие прогулки в горах и в лесу, привалы близ вершины Кадран, пугливых серн и игривых лисят. Он предположил, что отправится заниматься хозяйством вместе со старым управляющим, и изложил его проект подвесной дороги, которая позволила бы жителям равнины кататься на лыжах в горах во время оплачиваемого отпуска.

– Подвесная дорога! – протянул Сокдело. – Это какие же прочные должны быть тросы! Хотелось бы мне увидеть эту штуку не только на фотографии!

– Я приглашу вас к себе на ее открытие.

– В таком случае, – сказал Леруи, – мне придется научиться кататься на одной лыже.

Они были молоды. Они познали страх, холод, физическую боль и одиночество. Они одержали победу, у которой не оказалось завтрашнего дня. Но они были счастливы уже тем, что живы. Они принимали войну всерьез и шутили. Им не удавалось уснуть. Когда в Лорьяне рассвело, они еще продолжали обсуждать свои планы, близких, немцев, то, чем займутся, когда вернется мир. Спустя полгода они создали сеть сопротивления «Нарвик», которую возглавил Эфраим, назвавшийся Ганнибалом.

Оккупирован был не только Париж. На западе немецкое наступление уже угрожало Бресту, Рену, Нанту, Сен-Назеру. Альпийские стрелки, собранные в Лорьяне, знали о приближении боев. Они просили, чтобы их отправили на фронт, но не получили ни амуниции, ни оружия. Перед лицом опасности пополнить без боя число пленных они были фактически демобилизованы, хотя официального приказа об этом не поступило. Многие поспешили на вокзал, но поезда уже не ходили. Другие искали автобус или такси, но так же тщетно.

Тогда Эфраим еще раз продемонстрировал свою практическую сметку и умение ориентироваться. Вместо бегства на юг он подался с двумя друзьями в Конкарно. Там рыбак посадил их на свой баркас и доставил в город Аркашон, славный устрицами, купанием, климатом и возникающим у его гостей ощущением нереальности. Дороги запрудили миллионы беженцев, а крупье аркашонского казино в мавританском стиле твердили угрюмым игрокам под шум вентиляторов: «Ничего не работает!» Поспешная инвентаризация оставленных в парке автомобилей позволила Сокдело конфисковать лимузин, приглянувшийся ему больше остальных. Я колеблюсь между шестицилиндровым «Делажем», моделью, обласканной кинозвездами, и желто-сиреневым «Панхардом-Левассором» с бесклапанным двигателем «Найт», одним из самых бесшумных из довоенных автомобилей.

Так началось путешествие наискосок страны, продлившееся пять дней. Встречавшие их пейзажи казались дремлющими на солнце золотого века: приморские леса, деревни красного кирпича, озаренные солнышком холмы и пригорки, перелески, колокольни, загоны, пшеничные поля, фруктовые сады. Но сон сразу прогоняли колонны беженцев, брошенные на обочинах сломанные легковушки и грузовики, перегревшиеся на солнце дети и спекулянты, предлагавшие литр бензина по цене флакона одеколона.

В Тулузе троица осиротела: ранним утром их лимузин угнал гангстер, увидевший, как они заходят в булочную. Сокдело бежал за своим ненаглядным автомобилем до самой Гаронны и возвратился спустя два часа красный, как петух, за рулем черного «Пежо-302», более экономичного и не такого заметного, как «Делаж» (или «Панхард»).

Продолжение долгого пути, полного зигзагов, стало чередой поломок и ухищрений с целью обзавестись горючим. Начиная с Монпелье, Леруи стал нервничать: то и дело вынимал из кармана квадратик шоколадки «Зана» и совал его в рот, неприятно цокая языком. Когда Сокдело, решив вскрыть нарыв, спросил, в чем дело, Леруи засмеялся и ответил: «Предпремьерный мандраж».

Успокоился он так же внезапно, при въезде в Кавайон, чем тоже произвел впечатление на друзей. Был жаркий послеполуденный час – тридцать восемь градусов под платанами, закрытые ставни, ни одного кресла на улице. Стоило машине медленно вкатиться в спящий город, Леруи вытер лоб и ладони носовым платком и аккуратно его сложил. На бульваре Виктора Гюго, где не было ни одного гуляющего, он приветствовал кивком головы завсегдатаев бара «Палас», потягивавших в теньке пастис; можно было подумать, что он не оставил на Крайнем Севере ногу. «Здесь!» – произнес он спокойным голосом, указывая издали на синюю дверь, словно то была мишень, которую он собрался поразить.