Поскольку изначально хирургическое вмешательство планировалось несложное и закончиться все должно было уже через полтора часа, мне вкололи что-то легкое, вроде того, на чем сидела Линдси Лохан в 2007 году. Так, вырубили слегка, чтобы я не испытывала неприятных ощущений и ничего не помнила назавтра.

Но из-за того, что Неисправный Упрямый Кусок Дерьма (дерьма кусок!) решил взбунтоваться, пришла пора переходить к серьезным веществам для взрослых мальчиков. Мне теперь требовался куда более глубокий наркоз и куда более крепкая дурь, вроде той, которой Чарли Шин пичкал моделей «Playboy».

Меня накачали лекарствами так, что температура моего тела резко упала, а сердечный ритм замедлился. Замедлился, а затем сердце вовсе остановилось, но я тем не менее осталась жива – если, по-вашему, это не доказывает, что я придумала идею «ОА» раньше Брит Марлинг[32], то я уж и не знаю, что еще вам предложить. Меня одновременно замораживали и тормозили: это было нужно, чтобы врач смог наложить на мое сердце зажим, остановить его, а потом аккуратненько разрезать.

Фактически мой природный мотор выключили, а меня взамен подсоединили к искусственному, стоявшему возле операционного стола. Ну чем я не Биобаба[33]?

А теперь начинается настоящее веселье. После того как первоклассная дурь окончательно меня забрала, врачи меня вскрыли. Сделали хорошенький разрез-раковину прямо у меня под грудью. Судя по шраму, это удалось им в одно движение, что уже само по себе заслуживает уважения. Затем они раздвинули кожу, обнажив ребра и грудную клетку.

Доводилось мне слышать, что некоторые хирурги просят включать в операционной песню «The Final Countdown» прежде, чем они примутся за работу, мне же при мысли о дальнейших событиях в первую очередь приходит в голову ассоциация с фильмом «Пила». Потому что следом доктор Тимберлейк распилил мне грудную кость снизу доверху. Операции на открытом сердце всегда так и делаются, потому и шрам обычно идет вдоль груди – просто в таком случае доктор Тимберлейк распиливает кожу и кости разом. Это, наверное, чтобы побыстрей отстреляться, первым добежать до комнаты отдыха докторов и засчитать себе победу.

После того как пилу, слава тебе господи, наконец убрали, пришла очередь ребер. Раньше я о своих ребрах даже не вспоминала. Единственный раз, когда у меня возникло опасение, что с ними может что-то случиться, это когда на танцах нам нужно было прогнуться назад и у меня не получалось сделать это так ловко, как выходило у других, более гибких девочек. А, да, и еще в юности я часто задумывалась, правдивы ли слухи о том, что Мэрилин Мэнсон удалил себе нижние ребра, чтобы заниматься аутофелляцией. Но за исключением этих двух случаев я о роли старых добрых ребер в жизни никогда не размышляла. Это все равно как с ушами, – ну да, ты знаешь, что они у тебя есть и выполняют определенные функции, но внимания на них, как, например, на ногах или ресницах, не заостряешь. Зато теперь они у меня на уме постоянно: я чувствую их, когда обнимаю детей, чувствую, когда ложусь на спину. Даже мои сыновья о них помнят и говорят друг другу: «Не обнимай маму так крепко, а то у нее в груди заболит» (грустный смайл).

Итак, мои прекрасные ребра разломили – мне нравится говорить «чпокнули», потому что этот звук напоминает мне о песенке «Попкорн», которая всегда поднимает мне настроение и выгоняет из головы мысли о жуткой операции, изменившей мою жизнь навсегда.

Врачам пришлось взломать мне грудную клетку, чтобы добраться до сердца. (Думаю, это отличное название для нового альбома Тейлор Свифт: «Взломай мне грудь и доберись до сердца» – при участии Билли Рэя Сайруса.)

И когда путь в недра моей груди был открыт, как раз и пригодились запущенные раньше заморозка и торможение. Теперь нужно было остановить мне сердце, надрезать его и вытащить наружу Неисправный Упрямый Кусок Дерьма.

Убедившись, что я достигла идеальной температуры, доктор наложил зажим на сердечный клапан, кровь не могла больше поступать в сердце, и оно перестало биться. Затем мое огромное доброе любящее сердце разрезали, вытащили из него Неисправный Упрямый Кусок Дерьма и выбросили эту дрянь в мусорку.

После от сердца еще отрезали не особо нужный кусочек и заткнули им дырку. И вуаля, я стала настоящей девочкой!

А в операционной началась игра «А теперь сложим обратно этот замысловатый пазл». Сначала меня подогрели, потом разогнали кровь в жилах, после всю шнягу, которую из меня достали и разложили по столу, запихнули обратно. Затем в грудине просверлили пять дырок и скрепили кусочки проволокой, чтобы она не разваливалась. И, наконец, на меня снова натянули кожу и аккуратно ее заштопали.

Пришла пора познакомить меня с Добрым Волшебником. Добрым Волшебником Морфином.

* * *

С возвращением, мои дорогие брезгливые друзья, надеюсь, вы хорошо отдохнули, освежились и утолили жажду. И пусть вас не терзает зависть к не настолько «нежным» читателям, которые пережили трудную часть и, разумеется, теперь останутся моими друзьями до гроба.

Отделение интенсивной терапии оказалось самым жутким местом из всех, где мне довелось побывать. Что было довольно неожиданно, ведь во времена оны я писала сценарии для телепередачи про футбол, была единственной женщиной на всю съемочную группу и, казалось бы, уж кое-что понимала про жуткие места. Однако выходить из Улетного Трипа с Чарли Шином оказалось по-настоящему мучительно и страшно.

Мне казалось, будто я очутилась в гигантском подземном тоннеле. И что толща земли давит на меня со всех сторон. Вокруг было холодно, темно и сыро, а меня переполняло чувство одиночества и ужаса.

Я замерзла, ужасно замерзла. А еще у меня начались галлюцинации – и это оказалось совсем не весело. Издали до меня доносились голоса мамы и Апи, но мне никак не удавалось до них добраться. Там, вдалеке, кипела насыщенная жизнь, а я будто бы находилась в миллионе миль от нее, в полном одиночестве.

Мне так хотелось к ним, но от боли я не могла двигаться. А моих отчаянных криков они не слышали.

Впоследствии выяснилось, что я вовсе не кричала, а только беззвучно открывала рот. А Апи с мамой пришлось несколько часов за этим наблюдать, пока мое тело не достигло нормальной температуры и у меня из горла не вытащили трубку. А мне все это время казалось, что я совсем одна. А еще – будто за мной гонится что-то и я никак не могу от него оторваться.

Боль накрыла меня с головой, а от шока я просто одеревенела. Ведь меня ждало рядовое хирургическое вмешательство, а в итоге я очнулась семь часов спустя, перенеся экстренную операцию на открытом сердце.

Никогда в жизни я не чувствовала себя так одиноко. Это был настоящий кошмар. Я рассказывала эту историю тысячу раз, можно сказать, превратила ее в произведение искусства, и все равно сейчас, когда пишу об этом (закусывая яйцом пашот и попивая латте #счастьепривалило), меня трясет от жалости к бедной маленькой Селесте и ее распотрошенному сердечку.