А дело-то движется.

Она чувствовала себя основательницей чего-то значительного.

Кто знает, может, нового селения. Почему бы и нет?

Поразмышляла еще, подпирая подбородок кулаками. Радостно подскочила от внезапной блестящей мысли: она повесит колокол дона Анонимо у изголовья и станет звонить всякий раз, как следующему прихожанину можно будет заходить. Призывать, так сказать, на ее личную мессу.

На литургию любви!

Пришедшие могут дожидаться очереди по ту сторону железной дороги, в куцей тени жухлого рожкового дерева, единственного на всей обозреваемой окружности горизонта. Дерево стоит ровнехонько у домика, сооруженного над крестом. Святилище это — одно из самых знаменитых в Центральном кантоне.

В Вошке его называют Крестом Изгнанных Душ, потому что на этом месте свел счеты с жизнью молодой рабочий-мапуче — взорвал себя динамитом. Старики рассказывали, что юноша по имени Лоренсо Пальякан, который здорово играл на гитаре и распевал песни Хорхе Негрете[29], безумно влюбился в дочку бывшего управляющего, захирелого англичанина, прежде владевшего в Индии роскошной чайной плантацией. Прознав о счастье дочери — девушка отвечала певцу пылкой взаимностью, — этот «подданный Британской империи», как он под мухой любил именовать себя, приказал высечь нахала и вышвырнуть из лагеря, в чем был. Молодой человек спрятал динамит в красную гитару, единственную имевшуюся у него ценность и единственную вещь, которую он попросил разрешения забрать с собой. Оставшись в одиночестве у железнодорожной ветки, куда его вывезли сторожевые, он всю ночь пел песни о любви, а на заре привязал динамитную шашку поближе к сердцу и запалил шнур сигаретой. Куски тела разлетелись на несколько метров. На месте гибели возвели маленькую жестяную часовенку, а душа певца стала совершать всякие чудеса. С тех пор рабочие, коробейники и профсоюзные вожаки, которых выгоняли с прииска и отвозили к перекрестку, первым делом ставили свечку и просили дух юноши сопровождать их на предстоящем туманном и трудном пути. Рожковое дерево посадили путейцы и всякий раз, чапая мимо на дрезинах, подпаивали его водой из фляг.

На западе догорали последние отблески дня. Взошла вечерняя звезда. Прежде у Магалены Меркадо вечно недоставало времени наглядеться на нее. Она растрогалась. И как только находятся в мире люди, сомневающиеся в существовании Бога? Стоит лишь раз увидеть этот огонечек в вышине, Святая Дева, и сразу чувствуешь Его полной грудью.

Это Бог подмигивает нам с небосклона.

Когда стемнело, она зажгла карбидную лампу. Потом они с доном Анонимо развели костер, благо уголь еще оставался, вскипятили воды и приготовили чай без сахара. За стол не садились, пили, устроившись на камнях у огня. Дон Анонимо вообще был молчун, ей тоже не хотелось говорить, поэтому чаепитие прошло в тишине. Ночь полнилась лишь треском угля и свистом дона Анонимо в промежутках между глотками.

Синее декабрьское небо, усеянное звездами, напомнило ей о ночи, когда она, совсем еще девочка, пока все в родном селении спали, пробралась к дверям церкви и дала Святой Деве Кармельской обет стать святой. Она поклялась в этом, обливаясь слезами и призывая звезды в свидетели. Та ночь из детства была, пожалуй, прохладнее, но она помнила ее такой же синей, такой же тихой, такой же звездной.

Ее родное селение называлось Барраса и лежало на южном берегу реки Лимари, в той же провинции, где появился на свет Христос из Эльки. Старинная церковь, возведенная еще во времена индейской энкомьенды[30], составляла предмет гордости жителей Баррасы, самых благочестивых и прилежных католиков на много километров кругом.

К дверям этой церкви новорожденную Магалену Меркадо и подбросили. Там ее, орущую во все горло, обнаружила донья Мария дель Трансито де Меркадо, известная в селении праведностью. Ее муж, дон Эденико Меркадо, престарелый резчик по дереву, происходил из испанского рода, смахивал на одинокий мирный тополь и отличался добросердечием, граничащим с глупостью. Они удочерили девочку и назвали Магаленой.

У супругов было одиннадцать сыновей, и всех по желанию доньи Тато, матери семейства, звали именами апостолов, из-за чего она и отказалась рожать в двенадцатый раз: если снова окажется мальчик, придется назвать его оставшимся апостольским именем, то есть Иудой. Поэтому донья Тато возрадовалась душой, увидев, что завернутый в скатерть младенец — женского пола. Они решили окрестить ее как единственную ученицу Христа — Магдалиной. Однако крючкотвор из Гражданского отдела, сукин сын, имевший на них зуб — семья Меркадо ославила в свое время конокрадом его деда, — записал ее Магаленой, как ему послышалось со слов дона Эденико.

Семейство занимало большой кирпичный дом, доставшийся в наследство от предков, с высокими окнами, выходящими на улицу, и коридором, заставленным кувшинами и цветами в горшках. В кухне, как и во всех старинных домах селения, еще сохранялись медные ковши и миски времен колонии. Дом стоял у самой церкви. Магалена росла, играя в голубой тени колокольни, помогала мести ризницу и умильно рассматривала колониальные статуи святых. Больше всех, сколько она помнила себя, ей нравилась Святая Дева Кармельская. Перед Ней она ежедневно простиралась в упоении и слезах. Иногда по ночам тайком вставала и уходила ночевать на паперть, туда, где ее когда-то бросили.

Едва научившись разбирать буквы, она запоем стала читать жития святых, заключенные в старые кожаные переплеты скудной храмовой библиотеки. Под воздействием мартирологов, прежде всего истории святого Теобальда[31], она и проснулась той ночью с твердой решимостью превратиться в святую. Все спали, а она на цыпочках выбралась на улицу, перешла дорогу к церкви и, припав к замшелой двери с медными гвоздями, пообещала сделать все возможное, чтобы потягаться со святым Теобальдом.

В одном из библиотечных фолиантов она вычитала, что детство этого итальянского святого, уроженца города Альба, походило на ее собственное: он также остался сиротой, был усыновлен добродетельным семейством и исполнял обязанности ризничего. В особенности Магалену восхищало, что в детстве святой во искупление обыденных грехов спал в дверях храма, совсем как она.

— Да, Богородичка, — сказала она, подняв лицо к звездам, — я тоже когда-нибудь стану святой.

И так она прикипела к церковным делам и привязалась к Святой Деве, что дон Эденико не поленился вырезать для нее похожий образ вышиной в метр и двадцать сантиметров, чтобы она могла молиться в спальне. Выбрал древесину ульмо и работал с великим тщанием. Многие соседи в восхищении уверяли, что статуя вышла красивее и благостнее, чем та, что в храме.