– Меня зовут доктор Галлахер, – сказал он, присаживаясь. – Будьте добры, объясните, в чем дело.

– Ну, в общем-то, ни в чем… Я вполне здорова.

– Если вы не знали, люди с аппендицитом обычно считаются больными.

«Больными». Он так приятно произносил это мягкое «л»! А ведь он, наверное, употребляет еще и слова «лифт», «туалет» и «лес».

– Давайте я вас осмотрю, – предложил он. Закрепив стетоскоп в ушах, он просунул другой конец прибора мне под блузу. Я уже и не помнила, когда мужчина забирался мне под блузу последний раз. – Дышите спокойно, – скомандовал он.

Ага, проще простого.

– Я абсолютно здорова, – повторила я. – Честно.

– Не шевелитесь, пожалуйста.

Этого было достаточно, чтобы я камнем рухнула с небес на землю. Ощупав мой живот, он сразу поймет, что, во-первых, никакого аппендицита у меня нет, а во-вторых, на завтрак я съела два жирных пончика. Хотя всем известно, что один пончик переваривается три дня.

– У меня нет аппендицита, – брякнула я. – Я соврала медсестре, чтобы поговорить с вами…

– Ладно, – негромко сказал он. – Сейчас я позову доктора Тавасака. Уверен, она с радостью с вами поговорит… – Он открыл дверь кабинета и крикнул: – Сью! Отправь сообщение психиа.

Отлично! Он принял меня за умалишенную.

– Мне не нужен психиатр, – сказала я. – Я работаю адвокатом, и мне нужна медицинская консультация для моего клиента.

Я замерла, ожидая, что сейчас доктор Галлахер вызовет охрану, но он спокойно сел и сложил руки на груди.

– Я слушаю.

– Вы разбираетесь в трансплантации сердца?

– Немного. Но могу вам сразу сказать; что если вашему клиенту нужно пересадить сердце, то он должен стать на учет в СОДО[16]и ждать, как любой другой человек…

– Ему не нужно пересаживать сердце. Он сам хочет стать донором.

Я наблюдала, как преображается его лицо от осознания, что мой клиент, очевидно, осужден на смерть. В Нью-Хэмпшире в последнее время было не так уж много смертников, изъявивших желание пожертвовать свои органы.

– Его скоро казнят, – догадался доктор Галлахер.

– Да. Через смертельную инъекцию.

– В таком случае он не сможет отдать свое сердце. У донора сердца должен быть мертв только мозг, а инъекция приводит к сердечной смерти. Иными словами, как только сердце вашего клиента перестанет биться во время казни, оно уже не сможет функционировать в чьем-либо организме.

Я знала это. Об этом мне рассказал отец Майкл, но верить в это я отказывалась.

– Интересное совпадение, – сказал врач. – Если я не ошибаюсь, заключенным вводят калий – химическое соединение, которое останавливает сердце. Такое же соединение мы используем в кардиоплегическом растворе, который впрыскивают в донорское сердце непосредственно перед операцией. Благодаря ему сердце временно останавливается, лишаясь нормального кровообращения, и начинает биться вновь лишь после того, как все швы наложены. – Он поднял глаза. – Тюремное начальство, как я понимаю, не согласится на хирургическую резекцию, то бишь удаление сердца, в качестве способа казни?

Я покачала головой.

– Казнь должна быть осуществлена в здании тюрьмы.

Он лишь развел руками.

– Не могу поверить, что произношу эти слова, но мне действительно жаль, что наша система наказаний отказалась от расстрелов. Прицельный выстрел мог сделать из заключенного идеального донора. Сгодилось бы даже повешение – при условии, что после подтвержденной смерти мозга человеку надели бы респиратор. – Он вдруг вздрогнул. – Извините. Я привык спасать пациентов, а не убивать их, пусть и теоретически.

– Я понимаю.

– С другой стороны, если бы он даже мог пожертвовать свое сердце, орган взрослого человека, скорее всего, оказался бы слишком крупным для детского тела. Этим нюансом, насколько я понял, еще никто не поинтересовался?

Я опять покачала головой, чувствуя, что шансов у Шэя становится все меньше.

– Боюсь, новости неутешительные: вашему клиенту не удастся осуществить задуманное.

– А утешительные новости у вас есть?

– Конечно, – усмехнулся доктор Галлахер. – Ваш аппендикс в полном порядке, мисс Блум.

– Дело вот в чем, – сказала я Оливеру, когда принесла из кухни достаточно китайской еды, чтобы накормить семью из четырех человек. В конце концов, если не управимся, можно оставить на следующий раз, а Оливер очень любит овощи му-шу. Хотя мама уверяет, что кролики не едят человеческой пищи. – В штате Нью-Хэмпшир никого не казнили уже шестьдесят девять лет. Нам кажется, что смертельная инъекция – это единственный приемлемый способ, но это вовсе не означает, что мы правы.

Я сунула в рот горсть макарон.

– Где-то здесь… – пробормотала я.

Кролик беззаботно перепрыгнул через очередную груду юридических документов, рассыпанных на полу в гостиной. В мои привычки не входило чтение уголовного кодекса штата Нью-Хэмпшир, и теперь я плавала в его разделах и подразделах, словно в патоке. Стоило перевернуть страницу – и предыдущий абзац безвозвратно терялся в гуще текста.

Смерть.

Смертная казнь.

Тяжкое убийство, караемое смертной казнью.

Инъекция, смертельная.

630:5 (XIII). При вынесении смертного приговора обвиняемый должен быть помещен в тюрьму штата, находящуюся в городе Конкорд, и находиться там до исполнения меры наказания, каковое должно быть назначено не ранее чем через год после вынесения приговора.

В случае Шэя – через одиннадцать лет.

Смертная казнь осуществляется путем продолжительного внутривенного введения не совместимого с жизнью объема барбитурата сверхкратковременного действия в сочетании с химическим паралитическим средством до наступления смерти, каковую должен подтвердить дипломированный врач согласно общепризнанным нормам медицинской практики.

Все мои знания о смертной казни были почерпнуты из работы в АОЗГС. До того я практически не думала об этом институте – ну, кого-то там казнили, а СМИ раздували из этого сенсацию. Теперь же я знала убитых поименно. Я знала, что иногда они молят о пощаде. Знала, что после казни некоторые осужденные оказывались невиновными.

Это должно было быть сродни усыплению собак: начинаешь клевать носом, а потом уже не просыпаешься. Без боли и стресса. Состояла инъекция из трех препаратов: натриевого пентотала – успокоительного для погружения в сон, павулона, парализующего мышцы и останавливающего дыхание, и хлорида калия, влекущего за собой остановку сердца. Натриевый пентотал обладал сверхкратковременным действием, то есть человек запросто мог прийти в себя. Это также означало, что нервные окончания человека могли сохранять чувствительность, но доза успокоительного была настолько велика, что говорить либо двигаться он не мог.