Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я изумленно уставилась на него.
– Что?
– Мне не нужно, чтобы вы спасали меня всего. Только мое сердце.
– Я… Я не понимаю.
– Шэй хочет сказать, – вмешался священник, – что он смирился со своей скорой казнью. Он лишь хочет стать донором органов после ее осуществления.
– А вы, собственно, кто? – спросила я.
– Отец Майкл Райт.
– И вы – его духовный наставник?
– Да.
– И давно вы им являетесь?
– На десять минут дольше, чем вы – его адвокатом, – сказал священник.
Я повернулась к Шэю.
– Скажите, чего вы хотите.
– Я хочу отдать свое сердце Клэр Нилон.
А это еще кто такая?
– А она хочет ваше сердце?
Я посмотрела на Шэя, затем на Майкла, и тут меня осенило, что этот вопрос никто прежде не поднимал.
– Я не знаю, хочет или нет. Но оно ей нужно.
– Но с ней кто-нибудь разговаривал об этом? – Я повернулась к отцу Майклу. – Разве это не входит в ваши обязанности?
– Послушайте, – сказал священник, – штат обязан казнить его посредством смертельной инъекции. И если это произойдет его орган окажется непригодным для пересадки.
– Не обязательно, – сказала я.
Адвокат не может волноваться за исход дела больше, чем сам клиент. Если я не могу убедить Шэя войти в зал судебных заседаний с надеждой на помилование, я вообще не должна ему помогать. И тем не менее, если его желание пожертвовать сердце переплетается с моим желанием уязвить систему смертной казни, то почему бы не воспользоваться одной и той же лазейкой? Я могла отстаивать его право умереть так, как ему хочется, а между делом искать все новых противников высшей меры наказания как таковой.
Я подняла взгляд и улыбнулась своему новому клиенту.
Безумная женщина, бесцеремонно прервавшая наш умилительный духовный сеанс, теперь обещала Шэю Борну благополучный исход, обеспечить который явно не могла.
– Мне нужно навести кое-какие справки, – пояснила она. – Я вернусь через пару дней.
Уж не знаю, прав ли я, но Шэй глядел на нее так, будто она достала луну с неба.
– Но вам кажется… Вам кажется, что я смогу пожертвовать ей свое сердце?
– Да, – сказала она. – Вполне вероятно.
Да. Вполне вероятно. Ни то ни се. Это вместо моего нерушимого завета «Господь. Иисус. Единый путь истинный».
Она постучала в окошко, торопясь убраться из конференц-зала не меньше, чем торопилась попасть внутрь.
Когда офицер нажатием кнопки отворил дверь, я схватил ее за руку.
– Не нужно зря его обнадеживать, – прошептал я.
Она удивленно вскинула брови.
– А вам не нужно лишать его надежды.
За Мэгги Блум закрылась дверь, и я проводил ее взглядом через продолговатое окно конференц-зала. В зыбком отражении я поймал и взгляд Шэя.
– Мне она нравится, – провозгласил он.
– Ну хорошо, – вздохнул я.
– Вы когда-нибудь замечали, что иногда это зеркало, а иногда – просто стекло?
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он имеет в виду отражение.
– Все дело в том, как падает свет, – пояснил я.
– Есть свет внутри человека света, – пробормотал Шэй. – И он освещает весь мир. – Он наткнулся на мой непонимающий взгляд. – Так что там невозможно, повторите-ка?
* * *
Моя бабушка была такой рьяной католичкой, что даже вошла в комитет женщин, готовых отдраить церковь по первому зову. Порой она брала меня с собой. Я обычно садился в заднем ряду и устраивал заторы из игрушечных машинок на подушечке для коленопреклонения. А она тем временем втирала мыльный раствор в исполосованную шрамами древесину скамеек и подметала проход. В воскресенье же, когда мы приходили на мессу, она обводила глазами весь интерьер – от входа до арочного свода и мерцающих свечек – и удовлетворенно кивала, довольная проделанной работой. А вот дедушка в церковь не ходил: по воскресеньям он предпочитал рыбачить. Летом ловил нахлыстом окуней, зимой сверлил прорубь и ждал клева, попивая кофе из термоса. Пар клубился вокруг его головы подобно нимбу.
Пропустить воскресную мессу ради рыбалки мне позволили только в двенадцать лет. Бабушка снарядила нас целой сумкой снеди и нахлобучила мне на голову старую бейсболку, чтобы кожа на лице не обгорела. «Может, тебе удастся его образумить», – напутствовала меня она. К тому времени я уже выслушал достаточно проповедей, чтобы понять, как невесела участь безбожников. Я забрался в алюминиевую лодчонку и дождался, пока мы остановимся у самого берега под сенью ивы. Протянув мне новенькую удочку, дед забросил свою – старую, бамбуковую.
Раз-два-три, раз-два-три. В рыбалке, как в бальном танце, есть свой ритм. Я подождал, пока мы оба размотаем лески и наживка, скрупулезно изготовленная в подвале лично дедушкой, уляжется на поверхности озера.
– Деда, ты же не хочешь попасть в ад? – спросил я.
– О боже! – ответил он. – Это тебя бабушка настропалила?
– Нет, – Солгал я, – Я просто не понимаю, почему ты не ходишь с нами к мессе.
– У меня своя месса, – сказал он. – Я не хочу, чтобы какой-то мужик в платье с воротничком рассказывал мне, во что верить, а во что нет.
Будь я старше или хотя бы умнее, я бы на том и остановился. Но я, прищурившись на солнце, продолжил:
– Женил ведь тебя священник.
– Да, – со вздохом согласился дедушка. – Я даже в приходскую школу ходил, как и ты.
– И почему ты все это бросил?
Прежде чем он успел ответить, я почувствовал, что на моей удочке клюет. Этот момент всегда напоминал рождественское утро, когда ты раскрываешь самую большую коробку под елкой. Я стал. наматывать леску на барабан, вступая в неравный бой с упрямой рыбой. Я был уверен, что такого улова у меня еще не было. Наконец рыбина вырвалась из воды, как будто заново родилась.
– Лосось! – воскликнул дед. – Фунтов десять… Представь, сколько преград ему пришлось одолеть, чтобы вернуться сюда из океана, куда он плавал на нерест! – Он поднял рыбу в воздухе. – Я таких громадин в этом озере не видел с шестидесятых годов!
Я взглянул на свою добычу, все еще экстатически бьющуюся на крючке. Она была одновременно серебряная, золотая и багровая.
Дед осторожно вынул крючок изо рта рыбы и бросил ее обратно в озеро. Мы проследили, как она уплыла, вздымая флаг хвоста и сверкая кирпично-красной спиной.
– И зачем идти в церковь, если хочешь обрести Бога воскресным утром?… – пробормотал мой дед.