— Вы композитор? — спросила Лиза.

— Я?.. Нет, я не композитор. Я… — Михаил Эдуардович отчего-то запнулся и докончил странными словами:- Я — другой.

— Поняла, вы — музыкальный критик.

— Я?.. Пожалуй, что критик, — сказал Михаил Эдуардович и усмехнулся. — Что-то у нас с вами прямо булгаковский какой-то разговор получается.

— Всё равно музыка — божественная, — вставил Алексей.

— Божественная. Но пульс ее уже не тот, — парировал седой. — Не нашего века.

— Но — звучит.

— Много песен-арий, потому и звучит. Хотя голос Леоноры слабоват. Не держит слушателя.

— Зато Манрико поет легко, как дышит.

— И хор, без сомнения, хорош.

— Хорош. Мне всегда было удивительно, как много совершенно разных людей объединяет и примиряет хор.

— Хор — это рабочий класс театра.

— Однако, неожиданные у вас порой суждения! — почти восхитился этой репликой Алексей.

— Каждый имеет право на свое категорически абсурдное суждение. Жизнь — штука не всегда регламентированная. Борьба стихий и идей — нормальное состояние. Например, просто едешь как-нибудь в машине…

Зазвенел звонок, и Алексей и Лиза так и не узнали, что бывает иногда, когда просто едешь в машине. Михаил Эдуардович запнулся, а потом сказал, проникновенно глядя Комову в глаза:

— Не мыслю себе жизни без оперы. Музыка — это тоска по богу.

Он наклонил голову, прощаясь, и тут же пропал в толпе, хлынувшей обратно в зал.

— Приятно, что еще есть такие интеллигентные люди, правда? — сказала Лиза. — Ой, смотри: он что-то забыл!

Комов взял уже виденную плоскую коробочку.

— Это его лекарство. Ладно, после спектакля найду его и отдам.

Размягченная буфетом и перекуром публика встретила второе появление Мякишева у дирижерского пульта чуть менее восторженно. А тот трудился во втором действии еще усерднее, то поднимая вверх узкий худой палец, то склоняясь к партитуре, чтобы разглядеть мушиные какашки стаккато.

Алексей, аккуратно вертя головой, внимательно просмотрел все седые головы в зале, но Михаила Эдуардовича среди них не обнаружил. Странно, неужели великий любитель оперы сбежал со второй части, отказавшись услышать великолепную арию "Пламенем адским, что всё сжигает"?.. В конце концов вкусная музыкальная фраза оторвала Алексея от нудных размышлений.

Впрочем, после окончательного занавеса и аплодисментов Михаила Эдуардовича в самом деле не оказалось в гардеробе. Интеллигент, который рассказывал, что жить без оперы не может, вдруг таинственным образом исчез.

— О чем ты всё думаешь? — спросила Лиза.

— Так, ни о чем, — соврал Комов.

Что-то не сходилось в его следовательской голове, которая вновь приступила к своим служебным обязанностям.

Народ хлыном хлынул из театра. Недавно прошел дождь. Беспорядочный узор луж с дробящимся в нем светом луны и фонарей напоминал о только что слышанной музыке, а воспоминание о музыке рассказывало, что для того, чтобы стать гением, нужно сначала сойти с ума и стать проклятым людьми.

Все сошлось в Комовской голове через день, когда группа захвата не обнаружила на складе тех, кого должна была обнаружить. Алкоголик-сторож Михеев не смог толком объяснить, куда вдруг подевались его друзья — хвостатые гномики, щедро дававшие на водку в обмен на аренду подсобного помещения "на мышиных правах". В самой подсобке обнаружились следы поспешной эвакуации. Что там творилось в то время, когда гномики находились под "крышей" сторожа Михеева, осталось тайной. А творилось, очевидно, нечто необычайное. Из пола торчали маленькие прямоугольники из бетона; кругом валялся крошечный технический мусор: проволочки, гаечки, колесики и устилала всё мелкая металлическая пыль. Наружу из помещения вели два туннеля, через каждый из которых пролезла бы разве что кошка.

Между тем дело, вызывающее аллергию у Комовского начальства, могло бы обогатиться еще одним замечательным документом: рапортом самого следователя Комова о том, как он, попивая дорогую "Балтику" № 5, обсуждал в театре с главным подозреваемым проблемы развития оперного искусства. Но Алексей, разумеется, оставил этот факт при себе. Небольшим утешением служило то, что теперь он твердо знал Михаила Эдуардовича (он же Арнольд Андреевич Цаплин) в лицо, а также знал, что тот любит музыку. Это было и много и мало. Во всяком случае, повышало шансы на поимку неуловимого профессора. Например, если посещать все музыкальные премьеры…

На следующий день — звонок от Пети Шаранды, знакомого из РУБОПа:

— Слушай, старик, ты говорят, странные истории коллекционируешь. Книгу, ходят слухи, пишешь?.. У меня тут сидит гражданин Окретин, жалуется на рэкет. Знаешь такого?

Комов на некоторое время лишился речи.

— Окретин? Кретя? На рэкет?

— Ну!

— Ты ничего не перепутал? Может, однофамилец?

— Что я его — не знаю? Два раза лично вязал. Но наш самый справедливый суд в мире его регулярно отпускает…

— На что он, говоришь, жалуется? Конкретно?

— Да если б можно было толком понять! На карликов каких-то… Представляешь: сам Кретя — и жалуется на вымогателей! Анекдот!.. Ты не слышал о такой ОПГ, где одни карлики?

— Как они выглядят? Он не сказал? — чуть не закричал в трубку Комов. — Пусть он тебе все подробно расскажет!

— Да он уже плачет. Говорит: всё знают, падлы. Два раза откупался, а теперь они последнее требуют отозвать из австрийских банков. Говорят, ты тоже что-то собираешь о чебурашках с хвостами. Рассказал бы… Ну вот, он опять плачет!..

— Что? Кретя плачет?

— А ты как думаешь? Если такой крутяк сам в РУБОП заявился, значит дело стремное.

Алексей уловил злорадство в телефонном голосе.

— Напрасно радуешься, Петя. Неизвестно, как они к РУБОПу относятся.

— Кто?

— Те, что на Кретю наехали.

— Да при чем здесь РУБОП!

— РУБОП, понятное дело, всегда ни при чем.

— Не понял, — сказал Шаранда с вызовом.

— Ты не подумал, что за Кретю взялись просто потому, что у него бабок больше, чем у тебя? И вообще, не нравится мне это всё.

— Интересный ты следователь! Забеспокоился, что бандит с награбленным распрощался.

— Забеспокоился, что нарушен обычный человеческий порядок. Кретю должен ловить ты, а судить суд.

— Мы ловим, а суд выпускает — вот тебе наш человеческий порядок. А тут — и суд и РУБОП в одном лице.

— Лицом бы я это не назвал.

— В общем, ты наверное прав, — примирительно согласился Шаранда, не полный же он все-таки был дурак. И — то ли сказал, то ли спросил:-Ну что, придется нам отреагировать на просьбу потерпевшего гражданина Окретина…