– Так и есть, – он приподнимает подбородок. – Я отдал два принадлежавших моей семье дома молодежи – теперь там живут трудные подростки и те, кому потребовалась помощь из-за сложных жизненных ситуаций. Все они – жертвы разных форм насилия. У нас есть дом для девочек и дом для мальчиков, они успешно ведут свою деятельность последние пять лет. Мы также создали программу, позволяющую этим подросткам посещать наши школы и получать более высокий уровень образования, чем они могли получить у себя дома. Уровень успеваемости выпускников, участвующих в нашей программе, очень высок и каждый год еще повышается. За это время мы много чему научились. Я вырос как человек и горжусь той работой, что мы проделали. И речь не только обо мне. Моя семья тоже включилась в процесс исправления. На самом деле, – он слегка кивает, словно убеждая себя продолжить, и у меня вдруг зарождаются сомнения, хочу ли, чтобы он это делал. – Мои сыновья сегодня здесь, один по неудачному стечению обстоятельств, двое других нас поддерживают.

Присяжные вглядываются в зал.

– А сидящая между ними молодая женщина… – начинает судья, и глубоко под ребрами меня пронизывает боль.

Я выпрямляюсь.

– Она живет в нашем доме для девочек. Мы спасли ее из ее дома всего несколько месяцев назад, где она подвергалась насилию – как физическому, так и моральному. Она пострадала и от сексуального насилия.

Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Рэйвен.

Это не может быть правдой, мать ее. Я перечитал ее дело как минимум десять чертовых раз. Там нет ни единого упоминания об изнасиловании.

– Сегодня она пришла сюда с ними, чтобы выразить молчаливую поддержку, потому что нашла приют у моей семьи и помогла показать им то, что я не могу, будучи заключенным в тюрьме. Она вернула в их жизнь женское присутствие, смягчила их сердца.

Женщина, сидящая на краю скамьи, вглядывается в Рэйвен и, не скрывая любопытства, наклоняется вперед.

– Это правда, что ты живешь в доме для девочек?

Проклятье.

Какого. Черта.

Мои мышцы работают сами по себе, и я вдруг встаю.

Парни тоже встают. Как и Мэддок.

– Мисс? – снова обращается ко мне женщина, но я игнорирую ее, сосредоточив взгляд на затылке Ролланда Брейшо.

Она сказала Стоктон. Мой родной город.

– И она сама, – у меня внутри все сжимается, когда он снова начинает говорить и что-то знакомое в его голосе звенит у меня в ушах, отдаваясь острой болью в позвоночнике, – узнала многое от них. И теперь понимает, – он умолкает, чтобы прокашляться, – как важно найти людей, которым можно доверять.

Я не могу сделать вдох, на языке горит пламя.

Черт побери, этого просто не может быть…

Он поворачивается ко мне и глядит, мать его, мне прямо в глаза, и меня перещелкивает.

– Она понимает… что семья – это не только общая кровь.

– Ты, мать твою, это серьезно? – как мне кажется, говорю я, хотя я не уверена, что вслух.

– Кэп… что это за хрень? – шепчет Ройс.

Мэддок делает движение, словно готовый броситься к ограждению, но стоящий рядом с ним офицер преграждает ему путь, хватаясь за пояс, на котором висит пистолет.

– Так вы живете в одном из общих домов мистера Брейшо, да или нет? – громко спрашивает судья.

Сузив глаза, я вглядываюсь в человека, который не сводит с меня взгляда даже для того, чтобы посмотреть на своих сыновей. Он даже не моргает, мать его.

Человек, в чьем доме я живу.

Человек, с чьим сыном я сплю и кто в свое время так же спал с моей матерью.

Человек, который дал мне мой чертов нож.

Я заставляю себя посмотреть на судью.

Мой голос звучит тихо, но уверенно:

– Да.

Я отдергиваю руку, когда Кэптен пытается дотронуться до меня – наверняка для того, чтобы прошептать что-то, что я не желаю слышать. Я расправляю плечи.

– Я живу в Брей-хаус.

Просто не в доме для девочек.

– Мисс Карвер, вы бы хотели высказаться в защиту мистера Брейшо или против него? Возможно, с учетом того, что вы пережили дома, здесь вы чувствуете себя в безопасности? Это помогло бы нам принять решение.

Я чувствую на себе тяжелый взгляд здоровяка, но не могу заставить себя посмотреть на него.

Если я увижу требование в его глазах, то, возможно, сделаю противоположное.

Если я увижу сожаление, то, возможно, просто уйду не оглядываясь.

Если я увижу боль… то, возможно, просто разревусь, мать его.

Ничто из этого не будет сейчас правильным. В этот момент решение должно быть только мое.

Я могла бы солгать, сказав, что он хороший человек с добрым сердцем, не зная, правда ли это.

Я могла бы солгать, сказав, что я с ним не знакома. Что я вижу его впервые в жизни.

Я снова смотрю на него.

Его волосы слегка отливают сединой над ушами, но по большей части темно-каштановые. Почти черные. Кожа чуть более огрубевшая, чем я помню, глаза чуть более утомленные.

Я могла бы сказать правду.

Я все еще смотрю на него.

– Мне абсолютно все равно, какое вы примете решение. Запрете ли вы его обратно или освободите – для меня нет никакой разницы.

Ройс пытается коснуться моей руки тыльной стороной своей ладони, чтобы поддержать или потребовать чего-то, но сейчас мне абсолютно все равно, так что я отвожу руку.

Судья прокашливается, но Ролланд не оборачивается к нему. Он словно пытается прочитать мои мысли, но у него это не получается, и он наконец смотрит на своих сыновей, стоящих рядом со мной. А потом на того, что слева от него.

Мне вдруг становится трудно дышать, грудь бурно вздымается и опускается.

Мне нужно выбраться отсюда.

Быстро, без предупреждения, я перепрыгиваю через спинку своего стула. Зная, что, если брошусь со своего места, Кэптен заблокирует меня. Я бегу по ряду, один из них хватает меня за локоть, но я выдергиваю руку и устремляюсь к двери.

Мэддок выкрикивает мое имя, где-то позади начинается сутолока.

Я не оборачиваюсь.

– Рэйвен! – кричу я, отталкивая плечом охранника, хватающего меня под руки. Ройс следует за ней по пятам. Сердце грохочет у меня в груди.

Проклятье.

– Остынь, мальчик, – шипит мне в ухо охранник. – Еще чуть-чуть, и ты выйдешь отсюда. А продолжишь это – вернешься в клетку.

– Я тебе, мать твою, не мальчик. – Я отпихиваю его, а потом стискиваю свои чертовы зубы, зацепив взглядом отца.