языком, слизывая вездесущие песчинки. За такое своеволие без разрешения он несколько раз получал в нос, но теперь не сомневался и не опасался. Она в ответ вытянулась и повернулась к нему, резко и жадно впиваясь в губы долгим поцелуем. Длинные языки двух хищников привычно сплелись, точно гибкие хвосты ящеров, дыхание сделалось сладостно рваным.

Вскоре Лойэ скинула с себя тунику, а потом стянула одежду и с Рехи. Сам он не успел, поразившись настойчивости и торопливости его страстной дикарки. Он навис над ней, изголодавшись по такой близости. Руки с удовольствием вспоминали, какие мягкие на ощупь упругие девичьи груди, как сладко вздымаются они, отвечая на ласки, как твердеют округлые бусинки небольших сосков.

Губы Рехи припадали сначала к ключицам этого разгоряченного жилистого тела, оставляли влажный след, постепенно спускаясь к животу. Лойэ каждый раз почему-то шутливо взвизгивала, когда Рехи целовал ее над пупком, но на этот раз только долго и протяжно выдохнула, почти всхлипнула, точно по утраченному навек.

Во всем, что ныне происходило между ними, не осталось былой ребячливости, торопливости или одного лишь животного желания. Кажется, только теперь в полной мере пришло понимание слов старого адмирала, когда он твердил о чувстве по имени «любовь». Впрочем, страсть затопила сознание, когда Лойэ внезапно перехватила запястья Рехи, почти боевым приемом высвободилась и с видом победительницы резко оседлала его бедра.

– Ха! Работает… Значит, ты уже точно здоров, – лукаво усмехнулась довольная Лойэ, но умолкла, упоенно прикрывая глаза, жадно впиваясь вздрагивающими пальцами в плечи Рехи, позволяя долго и жадно целовать свою шею, откидывая голову назад.

Вскоре пещера наполнилась протяжными вздохами, в которых в равной мере сочетались песнь наслаждения и боль расставания. Молодые тела просили повторить это изначальное буйство природных инстинктов – еще и еще. Нельзя расставаться, особенно на пике наслаждения, но искаженный рассудок твердил, что надо куда-то идти, стремиться, искать… Зачем? Все – зачем?

Мысли причиняли боль хуже отравы, когда Рехи бережно сжимал обнаженную Лойэ в своих объятьях. Теперь он по-настоящему корил себя за то, что посмел бросить ее в разрушенной деревне, и не представлял, как оставит ее теперь. Прошло не так много времени, но ему казалось, что он постарел на много лет: такое важное ему вдруг открылось. Впрочем, разве имели значение древние знания?

Лишь бы не расставаться теперь. Но их обоих тянул в неизвестность какой-то новый неразгаданный голод. Как еще назвать это смутное чувство, которое неприятно царапало объятое сонной истомой тело? Еще один вид голода, голод грядущего, голод пути. Он приказывал слишком скоро разлучиться, забыть друг друга, потерять последнюю связь с реальностью.

А Рехи не хотелось, он исстрадался от неопределенности и непостижимости, когда рассматривал картины прошлого. Ему так и не открылось, для чего все это свалилось на него. Рядом с Лойэ, понятной и простой, он вновь возвращался к самому себе, обычному парню с пустоши, вожаку маленькой стаи. К тому же снова хотелось есть, а голод всегда упрощал самые сложные вещи.

– Мы подчинены своему телу. Его голоду, – вздохнул Рехи.

– Ты бы хотел остаться без тела? – промурлыкала двусмысленно Лойэ, плотнее прижимаясь к нему. Впервые настолько доверчиво и искренне.

– Я устал от него…

– И что бы ты без него делал? – заинтересовалась Лойэ.

– Не знаю.

– Без тела никаких радостей, – рассмеялась она, а потом, приподнявшись на локтях, замерла изваянием мировой печали: – Последних не останется. А были другие?..

– Откуда мне знать? – дернул плечами Рехи. Но Лойэ вдруг резко села, скрестив ноги, и, уставившись на него, исступленно воскликнула:

– Ты знаешь! Ты слишком много знаешь. Смотрела всегда на тебя… и видела будто кого-то еще, кого-то другого, чужого.

Рехи вздрогнул, садясь напротив, съеживаясь, рассматривая Лойэ исподлобья, как будто только встретил. Неужели она всегда подозревала, что в нем обитает кто-то еще? Этот голос из прошлого, этот жрец в лиловом балахоне, которому, наверное, не выпало шанса вот так соединиться со своей Миррой. Сделалось даже противно, что некий полудурок из прошлого запросто мог подсматривать за всем, что творил Рехи, хотя последний стыдливостью не страдал. Больше мучили ненужные и странные знания.

– Это и меня пугает, – признался Рехи. – Это и заставляет идти к Цитадели.

Они вновь растянулись на скомканных вывернутых туниках. Лойэ отвернулась, Рехи зарылся лицом в ее волосы. Он никогда раньше не признавался себе, что аромат ее тела успокаивает его, отвлекает, наверное, от этого извечного диалога с самим собой и всеми этими Стражами Вселенной, Миров… и прочего хаоса. Лойэ всегда раскрывалась перед ним в первозданной бесхитростности, не заставляла постигать что-то невозможное, в отличие от разных Проводников и Проклятых.

– Лойэ, почему нам не по пути? – вздохнул Рехи, хотя обещал себе, что не сорвется в такое малодушие. Он никогда и никого не уговаривал, не просил снисхождения и не пытался привязать к себе. А теперь вот хотелось просто остаться рядом, быть вдвоем, и пусть бы весь остальной мир совсем обрушился, обуглился, сгорел. В конце концов, если у самого Сумеречного Эльфа ничего не получалось сделать в его шатании по пустоши, то вряд ли существовал другой исход для пустынного эльфа Рехи. Он соглашался даже умереть, но рядом с Лойэ, вдыхая аромат ее растрепанных волос. И их, навечно сплетенных в объятиях, засыпал бы горький пепел.

– Потому что так ведет дорога, – оборвала она взметнувшийся поток чувств, да так решительно, что вместо них тут же пришел сковывающий глухой холод. Такой обычно витал в древних курганах.

– Не хочешь убить Двенадцатого Проклятого? – все еще уговаривал Рехи.

– Его нет. Он уже умер, – уверенно отозвалась Лойэ. То ли так ей нашептала досужая молва, то ли она и правда знала намного больше, чем казалось раньше, то ли уверенно убеждала себя в собственных заблуждениях.

– Откуда тебе знать? Тогда Бастиона тоже нет! – обиделся Рехи, переворачиваясь на спину и демонстративно закидывая руки за голову.

– Может, и нет. Но я пойду, – отвернулась от него Лойэ, вновь сжимаясь наподобие свернувшегося ящера. Рехи осознал свой промах и миролюбиво поцеловал ее между лопаток, прямо в острые выпирающие позвонки, обтянутые тонкой кожей. Исхудали же они оба: раньше кости так не торчали. А дальше предстояло познать еще больше лишений. Повезло им обоим жить лишь настоящим, не мучиться тенями будущего, иначе бы вездесущий ужас не позволил и пошевелиться.

– Хотя бы до гор, может, вместе?.. – несмело предложил Рехи, аккуратно притягивая Лойэ поближе к себе, призывая развернуться, расцепить нервно перекинутые крест-накрест руки, царапающие предплечья.

– Ты не дойдешь до своей Цитадели, – недобро отозвалась Лойэ, затем развернулась и мимолетно поцеловала, объясняя: –