Во втором уже ничего не просматривали, просто снабдили начальника охраны фотографиями, то же самое сделали и в третьем.

Вернулись к отделу ближе к девяти вечера. Роман пересел в свою машину и сказал Леньке, прощаясь:

— Все, я домой, спать, ловить здесь нечего. Но если наши пропавшие друзья все же включатся, после разговора сразу же меня набери. И — я завтра буду к восьми, ты тоже не опаздывай. Надо все собрать вместе и в девять сделать доклад Слепому.

— Буду, не опоздаю.

— Смотри. И не бухай.

— Обижаешь. Только разве что пивка для крепости сна.

— Ну-ну. У тебя за пивом сразу идут бабы, а в отделе потом днем спишь на унитазе…

Такое случилось только один раз, но Петрович никогда не упускал повода об этом напомнить.

— Пошел ты… — огрызнулся Ленька.

Распрощавшись, разъехались в разные стороны.

Романа, помимо прочего, ценили за такое качество, как интуиция. Обнаружил он это на заре своей карьеры, получил одно дело, все, казалось бы, ясно — четырнадцатилетний сын-наркоман зарезал во сне отца-алкоголика, как показала мачеха, папочка бил сынка, вот и не выдержала юношеская гордость. Сам горе-убийца объяснить ничего не мог — в момент совершения преступления находился в состоянии сильнейшего наркотического опьянения — но было тут и орудие преступления, то есть кухонный нож с отпечатками пальцев, и свидетель в лице мачехи, не раз слышавшей угрозы в адрес «главы семьи». Все, казалось бы, мальчика под белы рученьки да в кутузку. Дело закрыто, никаких экспертиз не надо. Но ныло что-то внутри, не давало с версией согласиться, а когда вздумал сомнения высказать, его подняли на смех, мол, нашелся спаситель заблудших душ, все получили по заслугам, тут и говорить нечего. Но то ли молодое упрямство взыграло, то ли еще полностью не успел на этой работе очерстветь, но начал копать, копать в свободное от основных занятий время, без позволения начальства — и накопал.

Социальная активность испитого населения равна нулю, поэтому помощи от людей, хорошо знавших что убийцу, что жертву, не дождался. Малолетние наркоманы, колющиеся ворованными лекарствами, бегали от Романа, как ямайские спринтеры на чемпионате мира, а те, которых удалось поймать, из-за страха подставить самих себя лишь подавленно мычали — «не знаю, не слышал, не видел», соседей-алкашей вылавливать из запоев тоже было сложно. Но нашел-таки родственницу, какую-то троюродную сестру убитого, не поленился съездить к ней в Щелково и услышал, что мальчик в отце души не чаял, а тот ему дурного слова не говорил, не то что бил. Наоборот, все просили родителя быть с ним пожестче, но тот силовых методов в воспитании не применял, вот младший по скользкой дорожке и отправился. Зато новая жена оказалась той еще грымзой: то мальчика шлепнет, то мужу в ухо зарядит.

Семена сомнения проросли и дали всходы. И начал Роман убитую горем вдову «колоть», но та стояла насмерть — ни на какие уловки не поддавалась. Петрович не сдался, вычислил лучшую подругу дамы и просто задавил ее угрозами об ответственности за дачу ложных показаний, разве что, как фашист, лампой в лицо не светил и сна не лишал. Сломалась женщина, сдала подругу. Выяснилось, что зарезала та муженька сама, когда пасынок валялся в отключке, следя за путешествующими белками на летающей тарелке, или что там наркоманы в своих видениях наблюдают, вытерла нож фартучком да вложила в ладошку глюкомана. Таким образом мачеха избавилась и от пасынка, и от супруга. Справедливости ради стоит добавить, что в первоначальных планах сожительства такие строгие меры предусматривались, но уж совсем довели бедную женщину члены новой семьи своими способами достижения внутренней гармонии. Да и двухкомнатная квартира, пусть и в Чертаново, все же — Москва.

Так у тамошних наркоманов появилось очередное место для сборищ, а у вдовы — новое коммунальное жилье барачного типа в женской колонии ИК-32 в Пермском крае. Над Ромой чуточку пошутили да перестали. И, между делом, начали его мнением по разным поводам интересоваться. Причем доказательную базу оставляли в стороне, детали дел опускали, просто описывали происшествие и спрашивали: «Что думаешь?» Раз он подумал то, что надо, другой, и хоть потом, случалось, ошибался, все равно стал прислушиваться к внутреннему голосу.

И сейчас вдруг этот голос стал настойчиво требовать, чтобы он отправился на место преступления. Что-то там ускользнуло от его взгляда, набилось много людей, все ходили, топтали, дымили куревом, не уловил он общую картину одним взглядом, а нужно. Да и что за блажь — в девять вечера на боковую отправляться? Не дедушка — на печи лежать, работать надо.

Вместо левого поворотника включил правый, перестроился через два ряда, услышал недовольные сигналы, обернулся, помахал рукой — извиняюсь, мол. В пути надо быть вежливым. Верно сказал один товарищ: на дороге, как в жизни, — дураков больше, чем умных. Не надо уподобляться дуракам. Виноват — извинись. А не размахивай коркой, как некоторые, или, тем более, оружием. Вообще — странная мода пошла, накупили себе травматических пистолетов и ездят, друг друга пугая. Вот бы Петровичу кто так через стекло погрозил. Вынул бы свой «ПМ» да шмальнул промеж глаз, как бывший чемпион Московской Средней Специальной Школы Милиции МВД России по пулевой стрельбе, потом бы сказал — рефлекс сработал, или еще что-нибудь придумал.

Съехал под мост, машин мало, минут пять осталось. Пока было время, набрал номер дочки.

— Да, папа! — услышал в трубке звонкий голосочек.

— Привет, мое солнышко, привет, моя радость, привет, мой колокольчик!

— Привет, папа!

— Что делаешь?

— Смотрю телевизор.

— И что смотришь?

— Про девочек-шпионок.

— Ты на меня сильно обиделась?

— Нет. То есть утром — да, конечно, обиделась, а сейчас — уже нет. Так, сержусь чуть, но совсем чуть-чуть. Очень мало сержусь.

— Мы во вторник обязательно увидимся.

Пауза, слышно, как ладонь шуршит, зажимая трубку.

— А мама говорит — не обещай того, что не можешь сделать.

— Ну, скорее она имела в виду — того, что не можешь знать заранее. Но я буду стараться приехать. Надеюсь, мне ничто не помешает. Я приеду, и мы замечательно потусуемся. И тайком съедим мороженое. Только это секрет.

— Я знаю. Тс-с-с!

— Я тебя целую тысячу раз, дочка.

— А я тебя — миллион!

— А я — миллиард!

— А я — до бесконечности!

У них всегда была такая игра — дочери как-то показали символ бесконечности, и она теперь с успехом пользовалась этим знанием, завершая их соревнование поцелуев победным аккордом.

— Пока, любимая!

— Пока, пап!

Вот и дом, вот и подъезд. С парковкой — беда. Нашел щель, сдал задом, запрыгнул на бордюр, раскорячилась родная «десятка», каракатица хренова. Пора менять.

Поднявшись на третий этаж, сдернул Ленькину печать — потом своей залепит. Открыв замок, Роман вошел внутрь — и оторопел.