— Не велика наука, — успокоила Агриппина Митрофановна.

Она обстоятельно рассказала, как совершать туалет, перестилать простыни, придерживать голову при питье и кормлении. Сыпь нельзя расчесывать, а то шрамики от оспинок останутся. Жалко будет — интересный мужчина, чего уродоваться. Детям на локти трубочки из корешков книг надевают, чтобы не чесались.

— Сейчас тут запишу все на листочке. Он потом в своей поликлинике пусть покажет. А вы пока думайте, какие я вопросы еще не осветила. Спрашивайте.

Она писала под собственную диктовку: кожные покровы… сыпь в виде папул и везикул… Сердечные тоны… хрипов в легких нет… диагноз… назначено жаропонижающее, антибиотики… число… подпись.

На отдельном листочке Агриппина Митрофановна записала свой телефон в Лизунове — звоните в любое время. Сама она дня через три навестит больного.

От чая отказалась. Увидав пакет, в который Татьяна поставила бутылку коньяку, положила несколько баночек деликатесных консервов, батон сырокопченой колбасы, всплеснула руками:

— Да что вы в самом деле! Я же ему даже больничный не могу выписать.

В пакете лежал и конверт с деньгами.

Татьяна вспомнила о строителях, которые работают у Знахаревых. Может, кто-то из них умеет водить машину? В состоянии стресса она еще справилась с управлением. Но сейчас была совершенно не уверена, что довезет Агриппину Митрофановну и благополучно вернется обратно. Попросила Любашу сбегать к Знахаревым.

Фельдшерица знала о несчастье, свалившемся на эту семью.

— Федорович, Ексель-Моксель, ничего," поправится, — сказала она. — А Нюрочка очень плоха. Помирает. Это ты их корову забрала? Справляешься?

Не знаю. Мне прислали распечатку книги по ветеринарии. Половину не поняла, от того, что поняла, в ужас пришла — столько опасностей теленочку и корове грозит. Борис, — Татьяна показала наверх, — наш больной, сказал, мне кажется, мудрую мысль: в природе акушеров нет. Только на то я и рассчитываю, что Зорька лучше меня справится.

— Хочешь, я их посмотрю? — предложила Агриппина Митрофановна. — Кем отелилась? Бычок? Телочка?

* * *

К вечеру три новообращенных медсестры валились с ног от усталости. Их пациент так и не пришел в себя, но все мероприятия были проделаны. Тоськино участие заключалось в том, что она палочкой с ваткой обработала пупырышки на теле отца. Причем использовала и зеленку, и марганцовку по очереди.

— Позвони маме, — напомнила девочке Татьяна. — Объясни, что случилось.

— Не буду ей звонить! — заявила Тоська.

— Что значит не будешь? Почему?

— Она такое сделала! Если бы вы знали, тетя Таня!

Можно было попросить Любашу, но она уже отправилась спать. Договорились, что в три ночи Таня ее поднимет, чтобы смениться у постели Бориса.

Тося, конечно, много пережила за сегодняшний день. Но позволять ей капризничать не следует. Татьяна знала, как легко дети спекулируют на жалости.

— Очевидно, мне этого и знать не нужно, — сказала Таня строго. — Но я абсолютно уверена, что ты не должна заставлять маму волноваться!

— Она! — выкрикнула Тося. — Она привела домой любовника! Голого! И папа видел! И я видела!

Кошмар. Бедный ребенок. Татьяна почему-то не подумала о том, как отнесся к ситуации Борис. Ей было пронзительно жалко девочку. Таня села к ней на диван. Обняла, прижала к груди деревянно-напряженную Тосю. Гладила ее по голове и тихонько баюкала:

— Успокойся. Не надо об этом думать. Постарайся забыть. Как будто этого вообще не было. Тебе приснилось. Что бы ни происходило между папой и мамой, они все равно будут любить тебя. Думай о том, что они очень тебя любят.

— А вам нравится мой папа?

— Нравится. Особенно теперь, когда ты его раскрасила в веселый ситчик.

Тоська прыснула.

— Я тебе расскажу то, что никогда никому не рассказывала. — Татьяна выдержала паузу. — Когда мне было столько лет, сколько тебе, я очень мечтала научиться рисовать. Но учитель… он обошелся со мной нехорошо.

— Педофил, что ли?

— Да, — кивнула Таня и поразилась степени просвещенности нынешних детей. — Я его ненавидела всю жизнь, страшно ненавидела. А несколько лет назад встретила — старенького, сгорбленного, с палочкой, руки трясутся, голова дергается. И простила. Вдруг сразу простила. Знаешь, мне стало очень хорошо. Словно внутри меня было черное пятно, и я его отмыла. Теперь чисто и легко. И это был чужой человек! Мама твоя поступила плохо, но тебе не нужно держать на нее зло — черное пятно. Ты такая симпатичная внешне, хочется, чтобы и внутри была светлой.

— Ладно, — согласилась Тося, — я позвоню Она набрала номер на мобильном телефоне и выпалила в одно слово:

— Это-я-папа-заболел-здесь-тетя-Люба-пока.

* * *

Руки под бинтами болели у Федора Федоровича непередаваемо. Но это было хорошо. Иначе ему не осилить боль душевную. Нюрочка умирала. Врач сказал — в любую минуту. Отвезли ее в пустую палату на каталке. Так и оставили — на кровать не переложили, чтобы потом на той же каталке и в морг отвезти. Федорович принес табуретку, сел рядом. Плакал в голос и тихо звал жену, разговаривал с ней, проваливался не то в сон, не то в бред.

Не было сейчас в мире той цены, которую он не заплатил бы за Нюрочкину жизнь. И не страшно сказать: его заберите, и дочь, и внучика, да все человечество в крематорий отправьте… Но никто цены не запрашивал, а Нюрочка в себя не приходила. Сипло дышала, сукровица из уголка рта текла. Федорович пеленкой вытирал.

Он полюбил ее с первого взгляда. Почти полвека назад. Сердце защемило — и на всю жизнь в нем прищепка осталась. Спроси Федора, что его заворожило в работнице красильного цеха ткацко-прядильной фабрики имени Буденного Анне Тимофеевне Козловой, ответит: медленность и плавность. Все девчонки — вихлястые, крикливые, матерком щегольнуть, стакан опрокинуть. А она!.. Руку поднимет, голову повернет, шаг ступит — пава, боярыня. Но не дура заторможенная. Кому следует, так ответит — три дня заикаться будет. Держала себя с достоинством. На Федино ухажерство прямо сказала:

— Времени не теряй. Ты мне неподходящий. Бабник ты, Федька, и несерьезный человек.

Но его тогда и волна типа цунами не могла остановить. Голову потерял, а осаду организовал с суворовской наглостью и натиском. По пожарной лестнице к ее окну в общежитие забраться и букет цветов бросить — пожалуйста, и регулярно. У проходной дежурил, чтобы домой проводить, — понятно, но еще и по утрам к общежитию прибегал — на фабрику сопровождать. На аванс жил, получку складывал, у ребят подзанял — позвольте преподнести вам скромный подарок в виде черно-бурой лисы с хвостиком и мордочкой со стеклянными глазками. А уж любимыми духами «Красная Москва» завалил — хоть мойся ими с головы до ног.