– Я тебя слышу, Евгения, – раздался в ответ голос Адольфа Ивановича, – ты просто ответь мне на вопрос, а потом уже отвечу я.

– Ну, конечно, пап, конечно, спрашивай, что ты хотел уточнить?

– Всего одну вещь – отозвался негромко он, – свяжешь ты с этим человеком свою жизнь или не свяжешь, больше я ничего не хотел узнать.

– Папа! – едва владея собой, закричала она в трубку, – о чём ты говоришь?! Мы с Павлом Сергеевичем хотели, чтобы ты приехал на наше бракосочетание и заодно пожил с нами какое-то время. Если у тебя нет отпуска, то он его тебе организует, договорится с кем нужно, ты об этом, пожалуйста, не беспокойся! – В какой-то момент ей стало вдруг казаться, что виной всему заурядно плохая слышимость, дурная связь, и главная причина вовсе не в том недопонимании, которое зародилось между ними в тот раз, а именно в этой недостаточной слышимости, портившей сейчас всё дело ему и ей, его любимой единственной дочери. А ещё успела подумать, зацепив самый край быстрой мысли, что – о, Господи! – при чём тут всё это вообще: сидел – не сидел, зэк – не зэк, любит – не любит – плюнет – поцелует – все эти смешные аргументы, которые накидал ей Павел для разговора с собственным отцом, таким же любимым и таким же единственным родным ей человеком на этой большой земле. И она снова крикнула туда, в микрофон казённой чёрной трубки: – Ты не думай о плохом, папочка, нет его, плохого этого, и никогда не было, просто перестань забивать себе голову ерундой и приезжай к нам, мы очень будем тебя ждать!

После непродолжительной паузы на том конце раздался лёгкий шорох и голос её отца произнёс:

– Ты свой выбор сделала, Женюра, а я сделал свой, и другого не будет… У меня была дочь, теперь её нет… У тебя был отец, но вместо него теперь будет муж… Пускай каждый из нас останется при своём…

Слова эти докатились до сознания не сразу: сначала они недолго постояли в воздухе, возле самого уха, не проходя в голову, и только после этого стали медленно заползать вовнутрь, так же неспешно обращаясь в смыслы, слово за словом: сказал – отрубил, ещё сказал – ещё отрубил. И только когда последний из них достиг её рассудка, Евгения Адольфовна, вздрогнув, вновь собралась с мыслями… она пока не знала, какими словами ответит отцу, но в любом случае, сделать это было теперь невозможно: из трубки доносились короткие гудки… Всё было кончено.

Разговор этот Насте довелось услышать целиком, от начала и до последнего слова, выкрикнутого на ту самую, отцовскую, сторону. Она бы, может, и не пришла послушать, кабы Евгения так не усилила голос, почти до вышнего крика, когда ей дали этот заказной разговор. А там, ясное дело, был отец её, раз «папа-папочка», тот самый художник от того самого Бога. Видно, не задалось у них, судя по словам её, разладилось что-то. Само по себе такое дело не было для Насти ни плохим, ни хорошим – вопрос чисто семейный. Одно кольнуло – про бракосочетание. Она знала, конечно, что жиличка будет хозяину женой, это и не скрывалось с самого начала. Но всё же потихоньку надеялась, что затея эта пустоголовая как-то разладится сама, рассыплется через время общего проживания, вернётся к прежнему упорядоченному виду, и всё пойдёт, как шло раньше: в тихости, строгости и верной службе до конца дней. Но, услышав, что уже приглашают, закручинилась конкретно, имея верный факт. Просто так болтать не станет Женя эта, если отцу родному такое промолвила. Значит, правда, конец близится привычной жизни и надеждам на достойную старость при доме.

Обождав с полчаса, пришла к ней, присела на стул возле её стула, спросила, сделав скорбное выражение:

– Всё там у вас в порядке, Евгенечка? А то вы так волновались, что мне показалось, случилось чего. Может, в аптеку надо? А то я сгоняю, только пошлите.

– Спасибо, милая, ничего не нужно, – выдавила из себя Евгения Адольфовна, и Настасья поняла, что даже эти слова дались ей с трудом. – Идите к себе, пожалуйста, я пока одна побуду, ладно?

Ну она и пошла, не зная, огорчаться хозяйкиной беде заодно с ней, или же пустить беду её на самотёк и жить, не замечая, что она есть.

Вечером горечь Женина несколько поутихла. Вернулся Павел, она ему рассказала, почти дословно. Тот помолчал, потом сказал, обняв:

– Не печалься, обойдётся. Дай срок. Его, видно, крепко задела моя личность: наверняка придумал себе, что его дочь вступает в сделку с дьяволом, не меньше того. Давай пока оставим это, потом будет видно, нельзя загонять себя в безвыходный тупик. А отец твой, Адольф, или очнётся рано или поздно, или… так и не проснётся. А раз так, стало быть, и пускай. Не расстраивайся, милая, тебе нужно иметь хороший цвет лица, у нас послезавтра свадьба, нас распишут – негромко, правда, – но всё уже договорено. А потом улетим на три дня в Евпаторию, покажу тебе наш новый ЦУП – Е, тебе как жене Главного конструктора теперь по рангу положено знать, что и как творит твой благоверный, иначе будешь думать, что вроде как от безделья мотаюсь туда, цветочки запрещённые собирать и раздаривать их потом посторонним дамам.

Жене и на самом деле после того, что ей сказал Царёв, стало полегче. Хотя никогда и не сомневалась, что намерения с его стороны самые серьёзные: так уж устроена была, про всё хорошее угадывала лучше, чем про плохое, к тому же успела проскочить, не столкнуться с гадким. «А вот папа, наверное, не успел, – подумала она, – в какой-то момент жизни заразил себя чем-то ужасным, отвратительным, неизживным, какое до сих пор простить не может этим».

Ни свидетелей, ни платья белого, невестинского, не было в помине. Да и не было для обоих в том нужды. С этим человеком всё было не так, как бывает у других, она это прекрасно сознавала. Он уже изначально сделан был из иных, неземных каких-то материалов, не предполагающих соединения в одном объёме размером с человеческую личность такого количества химических и умственных элементов сразу. Сказал, к чёрту все эти холодцы, хрены, звоны, давленые улыбки, бодрые слова напутствий – просто улетим отсюда, а там уйдём в горы, к эдельвейсам, и будем смотреть в небо, нам оттуда должны подмигнуть, точно знаю. Это и будет наша свадьба. А захочешь, оставлю тебя потом на любой срок у моря, только скажи, а соскучишься, устанешь отдыхать, пришлю за тобой самолёт. И плевать на остальное, я заслужил и тебя, и самолёт этот.

Их подвезли на чёрной машине к расположенному особняком неприметному зданию без вывески, проводили по неглавной лестнице на второй этаж, после чего завели в небольшой зал для конференций и оставили одних. Через пару минут появилась тётка серьёзной наружности, в крупных роговых очках и костюме джерси. На голове у неё возвышалась сложносочинённая башня, исполненная из туго обвитого фальшивой косой шиньона. Пока тётка шла к столу, где уже были разложены необходимые для регистрации брака атрибуты, башня смешно покачивалась, и оба они не смогли сдержать улыбки. Сама же тётка вид имела торжественный. Наверняка ей дали понять, что церемония эта особенная и чтобы не затягивала с ней. А уж о присутствии посторонних речи вообще не идёт – всё по специальной процедуре, кратчайшей. Заодно попросили, чтобы без дежурных напутствий. Она поначалу рот открыла от изумления, но ей сунули в физиономию удостоверение бордового сафьяна с золотым тиснением, и она тут же всё поняла. Сказали, привезём – увезём, будьте готовы, и вот вам все данные на брачующихся для подготовки свидетельства.