– С мольбертом?

– С этим… И после первого же выноса альберта отказался. Так и не видели его здесь больше. Ты – молодец.

– Да уж куда там.

– Точно, точно.

Вася-Очкарик. Он же Олег Константинов. Он же Машкин муж. «Официально, по закону, с печатью в паспорте, не абы как». Это не Васи – Машкины слова, это она так говорила. Машка – понятно: вышла замуж – «ягодка опять». Васе – прописка постоянная была нужна да чтобы «не гулять по улице с метлой по ментовскому принуждению», ради чего легко и с Машкой «стыкался», мол. Меньше «лепихой» в «картинке», больше – «багажник не тянет». Как чужеземец иногда заговорит. А иногда – высоким стилем. С Машкой – бонжур-мадам-мерси-молчала-б-дура. За «дуру» тут же отвечал. Ногти у Машки – как у росомахи когти. Кончалось дело рукопашной. Дня два не смотрят друг на друга. Потом – портвейн, застолье – мировая. «Любовь-морковь». Оба отходчивые, зла друг на дружку долго не держали. До очередной схватки. Правила не менялись: дальше – как жизнь совместная установила – до первой крови. Случалось, я их разнимал. Мне подчинялись, как третейскому судье.

Отсидел Вася-Олег-Очкарик-Константинов, один из первых в Ленинграде фарцовщиков, появившихся после московского, оттепельного, фестиваля молодёжи и студентов, в общей сложности двадцать четыре года. Начал с обычной «хулиганки». Кому-то голову разбил «фугасом», бутылкой винной. Второй раз – за валюту, за доллары. Вася и сам мне рассказывал, и другие это подтверждали. Прихватили его с «гробом» – чемоданом, как я понял, – долларов, а доллары эти к тому же оказались фальшивыми, Отто Скорцени их когда-то напечатал для какой-то диверсии. Как они к Васе попали, не знаю. Теперь не спросишь.

«Оттянул» Вася восемь лет, освободился, а вскоре, через несколько дней, его снова «закрыли». Стосковавшись по женской ласке, «по ленинградским барышням», очаровал своим интеллектом и знанием русской и мировой поэзии «мягкую и сладкую» девицу в кафе «Север» (когда-то кондитерская «Норд»), что на Невском. Поехали они вместе к ней «на новостройку, к чёрту на кулички». Жила эта девица на двенадцатом этаже. Утром Вася вышел на балкон, полюбовался с высоты внизу раскинувшимся городским пейзажем новостройки, пощурился на вынырнувшее из-за горизонта солнце и помочился от нахлынувшего чувства безграничной свободы прямо с балкона. Попал, «не целясь», на чёрную «Волгу». В машине был водитель, ждал начальника. Вычислили «стрелка» без особого труда и снова «закрыли». Не говорил, с какой формулировкой.

Кстати, про этот «Север», про кафе. И ресторан ещё там есть, но я в нём не был. Так вот. Однажды в этом кафе какие-то грузины Васе и его приятелю по кличке Жжёный «начистили», по Васиному выражению, «фейсы». Конкуренты, как после, уже дома, пояснил Вася. В чём конкуренты, в каком «бизнесе», не сказал. И мне досталось. Первый (и последний) раз с ними туда наведался. У Васи с приятелем и «конкурентов» начались какие-то тёрки-разборки, я неразумно встрял и получил. Вася-Очкарик и Жжёный – «доходяги», хватило им и по шлепку, грузины (грузины, нет ли, я не знаю, кавказцы точно) – крепкие ребята, да и было их пятеро, так что и я недолго продержался. Поколотили без увечий: разбили нос да глаз подбили. Я без претензий – сам виноват, влез не в своё дело.

Когда «тянул» Вася очередной срок или ещё в следственном изоляторе, поведал ему сокамерник, что в Дзержинском районе города, в каком-то доме, в какой-то «дворницкой», замуровал он в стене десять царских золотых червонцев. Даже и план нарисовал. То ли правду сказал, то ли пошутил так коварно. Я-то думаю, что пошутил, а потом, скучая на зоне, ждал «интересных» сообщений с воли. Вышел Вася, устроился в нужную жилищную контору и поселился с Жжёным в этой «дворницкой». Сложилось. Продолбили они, трудясь без устали, в течение недели почти метровой толщины стену насквозь, но клад так и не нашли. «Подсел» Вася опять. За порчу коммунального имущества. И Жжёный с ним. Обе руки и левая половина лица у этого человека были обгорелые, поэтому и Жжёный. Где, когда и при каких обстоятельствах случилась с ним беда такая, не знаю. Бывал он много раз в гостях у Васи-Очкарика. Я его видел. И он был тоже будто не с Земли – с другой планеты. Так мне, «дремучему», казалось. В Ялани подобные персоны не встречаются, хотя и в Ялань каких только типов ни заносило и до сих пор ещё заносит бойкими русскими сквозняками. На службе тоже не встречались. А в экспедициях и вовсе. Там другой, как говорит Серёга, контингент.

«Откинулся». Устроился «по ментовской протекции» в нашу «Контору очистки», поселился в мою нынешнюю комнату Вася-Очкарик. Сошёлся с Машкой по-соседски, по-джентльменски «сводил её в загс, не обманул девушку». После этого уволился из дворников и перебрался в Машкины «апартаменты», мои освободив.

Есть за их комнатой ещё одна, смежная, напротив кухни, пустует временно. Машка на эту комнату давно «глаз положила голубой», хлопочет, документы оформляет. Удачи ей в её заботах.

Приносил домой Вася, «поднадзорный», едва поспевая к девяти часам вечера, ежедневно по триста-четыреста рублей, вытаскивая горстями из карманов, швырял их, мятые трёшки, пятёрки и десятки, следуя к себе по коридору, на пол и ложился, пьяный, отдыхать. Машка, ругая показно «добытчика», заметала деньги шваброй в совок и вываливала их в мусорное ведро, совком их плотно уминая. Но ведро на помойку сразу не выносила. Деньги ночью из ведра куда-то пропадали. Понятно, думаю, куда: портвейн сменился на коньяк армянский, рекою литься начал тот. Иначе пахнуть стало в коридоре. Благородней.

Организовал Вася сотоварищи в городе подпольное производство туши для ресниц. Коробка фирменная, что-то написано на ней как будто по-арабски, может, и в самом деле по-арабски, я не арабист, и нарисована девица волоокая семитской внешности. А в коробке – двадцать ровненьких брусочков, завёрнутых аккуратно в синюю, красную, серебристую или золотистую фольгу, и каждый брусочек ценою в два рубля. Ходили коробейники в основном по женским общежитиям и техникумам, где преобладали девушки-студентки, «провинциалки-лимита́». Делали они, «производители», эту тушь, как после выяснилось, из гуталина, может, и не они делали, они только сбывали. А после, когда Васе отменили комендантский час и ему «безрадостно» стало «работать» в Ленинграде, поехал он в Витебск с Машкой и ещё одним приятелем, отбывавшим вместе с Васей последний срок в одной зоне и поселившемся после освобождения в нашей квартире, сыном какого-то академика то ли медицинских, то ли биологических наук, «до посадки Колей, после отсидки Клавой». А там