её, быстринах, как ни стараются, они не могут удержаться – сносит. Метеоритный дождь – за ним вот тоже наблюдал бы. Зрелище.

Останавливаемся. По её требованию.

Поворачивается ко мне. Обними, говорит.

Не сейчас. Отказываюсь я не потому, что мне не хочется её обнять; назрело, накопилось – и обнял бы.

Вечереет. Трепетно. Птицы молчат – готовятся к ночлегу. Осипли за день. Утомились.

Пойдём.

Пошли.

Бог нас, говорит, свёл. Я как тебя увидела, так сразу это поняла.

Нет, говорю, не Бог, кто-то, скорей всего, другой – не называю.

Это ли, говорит, не знак судьбы?

Нет, говорю, это не знак судьбы, это – случайность. Так получилось. Вопреки.

Чему, спрашивает.

Здравому смыслу.

Насмешил, говорит.

И не пытался.

Ты – нет, а я, говорит, знаю, и мне виднее, говорит. Это – судьба.

Как, спрашиваю, может быть вместе – Бог и судьба?

Может, говорит. Не спорь.

Я и не спорю. Рассуждаю.

Бог так решил, исполняет судьба.

Ну, прямо – Бог? Прямо – судьба?

Да, прямо Бог, прямо судьба.

Останавливаемся.

Поцелуй меня, говорит.

После, говорю.

Когда?

После… Люди.

Что они тебе?

Кругом.

И что?

Да так.

Им не до нас.

Не в этом дело.

Идём.

Возле подъезда.

Я, говорит, каждую клеточку твоего тела…

Хлопнула дверь, пружина прозвенела – слова последние не разобрал. А в коридоре сразу разошлись: она – налево, я – направо, я – в свою комнату, она – в свою. В столовой встретимся – обычно.

Каждую клеточку…

Что дальше, знаю, и раньше слышать доводилось. Так она меня, мол, любит. Сильно-сильно. Как никогда и никого никто. Навеки. Когда-то слышал. От другой. Неточно по словам, по смыслу – то же… Сильно, мол, сильно. Как никогда и никого никто. Без исключений.

Ну, хорошо.

До этого, за час:

Сидим на лекции, записку мне пересылает:

Будто ладонь в ладонь, я вложена в тебя – не разомкнуть. Я в тебя встроена, как драгоценный камень в золотую оправу, – не выпасть, накрепко. Заключена в тебе, как молодой и клейкий лист в берёзовой почке, как улитка в домике, как куколка в коконе, как сердце в теле. Так моё имя вписано в твоё. Буквы не вытравить, не выдрать, не стереть. Ни звук изъять. Вдох – выдох: Ваня – Аня. В-Аня. Ты – форма: «в…я», я – содержимое: «…ан…». Мы одно целое. Запомни. И поэтому мы, дорогой мой, не можем расстаться и нас никто не может разлучить. Ничто. Если такое, говорит, случится, то будет катастрофа, гибель. Как для меня, мой милый, так и для тебя. Учти. Для нас обоих. Да, обоих! Тело не может жить без сердца, сердцу вне тела смысла нет стучать. Как в песне: «Нет, ребята, не для нас определённо», помнишь? Вместе они – жизнь. Врозь они – смерть. И с нами так же. Нет, с нами будет ещё хуже, ещё страшнее.

Что, спрашиваю, может быть для нас страшнее смерти?

Быть не рядом, быть раздельно. Ты – корпус, пишет, я – мотор.

Отвечаю:

Нагородила, напридумывала. Скажи ещё: «Я – поршень, ты – цилиндр».

Присылает:

Тут можно и наоборот.

И вижу: смотрит в мою сторону. Смеётся.

Ямочки на щеках. Пока серьёзная, их нет, чуть улыбнулась – появились. Во сне, бывает, улыбнётся – так же. Они и есть, наверное, смешинки, эти ямочки. Под глазом родинка. Не косметическая мушка. Ресницы длинные, густые. Не подкрашивает. Тёмные у корней, на кончиках словно опалены, светлее. Глаза за ними – синие днём, чёрные ночью. Волосы – медь, алый закат сейчас – ну хоть туши, и их она не красит – от природы. Прапрапрабабушка, говорит, была осетинкой. Возможно. Кого тут только не было, в Сибири, кого только сюда не заносило.

Красивая, конечно.

Анна.

Но не в моей как будто жизни, а в кино. Как на афише. Смотришь: моё и не моё. Вроде владею, вроде нет. Кто-то отнимет у меня, себе возьмёт, вернуть мне не захочется. Переживу. Уверен. Сама уйдёт – не стану убиваться. Как-то, конечно, будет не хватать, но это возместимо… Если и нет, то тоже не беда.

Не возмещается лишь та, которую даже сейчас, после всего, что она сделала, легко назвать:

Единственная.

Отвечаю:

Нет в почке листа, нет куколки в коконе, нет никакой улитки в домике, даже и домика-то нет. Если про нас. Твоё имя – Анна, моё – Иван, и нет в моём имени твоего имени, каждое само по себе. Иван – одно, Анна – другое. Не целое – раздельно. Как сомкнулись, так и разомкнёмся, как встретились, так и разойдёмся. Куколка в коконе не вечно, и лист в почке, пока не распустится…

Деревья не расходятся, уж после лекции мне говорит. Рядом стоят и будут, мол, стоять. Пока их кто-нибудь не срубит. А в нашем случае – не разлучит насильно.

Говорю:

Моё – на правом берегу, если уж про деревья, твоё – на левом. Так разве не бывает? Лес, говорю. Полно в лесу деревьев, и каждое ждёт своя участь – сгнить на корню, упасть от ветра шквального или быть срубленным…

Полно. Бывает. Мы – не лес…

Ты же вот только что сравнила…

Я б тогда не стала гнуться и качаться, – вспомнила вдруг.

Знать, ей, сиротине, век одной качаться, – вспомнил и я.

Не про меня.

Согласен.

Ты о чём?

О чём?.. О чём-то.

Даже не намекай.

Не думал даже. Пропела ты, пропел и я. Из той же песни.

И когда ты, обжигая мне губами шею, шепчешь «Аня» или «Анечка» (никогда не шепчешь, кстати, «Анна»; вслух произносишь, так бывает), тогда я, говорит, включена, втиснута, вдавлена в тебя. Ванечка – Анечка. Хочешь не хочешь.

Отвечаю:

Пока шепчу – на это время. Как выстрел. Коротко. Без продолжительного эха. Шумно. Как взрыв. Потом опять не совпадаем, потом – по разным берегам.

Мы же не про деревья, не про лес… Ты никогда, даже когда шепчешь «Аня» или «Анечка» и жарко дышишь мне в висок, не говоришь «люблю». Ты, говорит, сильный, при этом не грубый, но совсем не нежный, не внимательный – как отстранённый, как не со мной всегда, а – с кем-то.

Отвечаю. Только не ей, а сам себе. Хоть для меня давно уже всё ясно.

Внимательный. В смысле – за всем слежу, всё замечаю, отмечаю. Почти всегда, даже задумавшись о чём-то, каким-то способом держу вокруг себя всё под контролем. В моём характере, в моей натуре. Я – из