Слишком долго мы пренебрегали доказательством нервного механизма, который лежит в основе различных форм психических страданий – и даже выдающихся артистических способностей и духовной трансцендентности. Я надеюсь, что, изучив последствия захвата на уровне отдельных личностей, мы придем к пониманию, как и почему определенный стимул реквизирует наше внимание[19]. Только тогда мы сможем разработать более эффективные – и безопасные – стратегии для лечения наиболее изнурительных форм захвата.

Чтобы полностью разобраться в воздействии захвата, мы должны рассматривать это явление как результат всего жизненного опыта. Жизнь Дэвида Фостера Уоллеса – пример того, что может случиться, когда захват направлен против личности: крайняя степень чувствительности превращается в жгучий перфекционизм, а он, в свою очередь, – в неослабевающую самокритику в компании со сверхъестественной способностью анализировать недостатки в собственном анализе. Уоллес попал именно в такую западню, и это привело к отчаянию, которого он, в конце концов, не смог ни понять, ни избежать.

* * *

К шестнадцати годам, поступив в старший класс школы, Уоллес начал серьезную борьбу за сохранение эмоционального равновесия. Ребенком он был весьма стеснительным, но в подростковом возрасте его страдания обострились. Дэвид стремился, по словам младшей сестры Эми Уоллес-Хейвенс, «смотреть на мир и поступки людей как на что-то исключительно смешное». Это вовсе не было подлым, говорит Эми; выглядело это так, словно он пришел с другой планеты и потерял своих соотечественников.

Тем не менее Уоллес искал общества и находил его преимущественно среди членов местной теннисной команды. Он начал заниматься теннисом в двенадцать лет и вскоре достиг достаточных успехов, чтобы участвовать в местном чемпионате. В те же самые годы Уоллес открыл для себя, что курение травки помогает успокоить его мятущийся разум, и нередко прибегал к этому средству.

Эти два увлечения – теннис и марихуана – помогали Уоллесу чувствовать себя лучше, но ничто не могло полностью ограничить постоянно растущий, всепоглощающий страх. Уоллес говорил Марку Костелло, с которым дружил всю жизнь, о глубоком чувстве бессилия, одолевавшем его в старших классах. Уоллес описывал, что он временами был неспособен покинуть свою комнату и приходил в ужас от непонимания происходящего с ним. Он страдал от агорафобии и панических атак – становился «пепельно-серым», как говорил его отец, «трясся, и его выворачивало наизнанку», – а также от вспышек ярости. Однажды в приступе бешенства он дошел до того, что протащил сестру через кучу собачьих фекалий, после того как они поссорились в школе и оба заработали взыскание.

«В старших классах он задумывался [о самоубийстве], – вспоминает другой университетский товарищ Уоллеса. – Мы обсуждали это и соглашались, что искушение велико и что отсутствие выхода из личного ада – иллюзия: самоубийство является единственным способом облегчения, прекращения боли». Уоллес был не первым среди своих родственников, кто мыслил таким образом, – его двоюродный дедушка с материнской стороны, а также тетя лишили себя жизни.

Во время первого года обучения в колледже Амхерст Уоллес надеялся на какое-то обновление – и некоторое время его ощущал. По свидетельству его соседей по комнате, иногда по утрам он распахивал окно и кричал всему миру: «Обожаю это место!»

Уоллес завязал дружбу, которая обещала утешение единомышленникам. Он почти сразу познакомился с Костелло, их комнаты находились рядом, а вскоре и с Кори Вашингтоном, пятнадцатилетним вундеркиндом, который жил дома с родителями – руководство колледжа считало его слишком юным для общежития. «Ребята были эмоционально близки, имели похожие проблемы, от которых им приходилось защищаться», – говорил о трех друзьях профессор Амхерста Эндрю Паркер.

Дэйв Колмар, приятельствовавший с Уоллесом на последних курсах Амхерста, вспоминает: «Мы хорошо ладили друг с другом, обсуждали вещи, которые многие посчитали бы смешными. Я говорю на шести языках, а в то время трудился над диссертацией, для которой требовалось два иностранных языка. Я сильно увлекся тонкостями грамматики, и Дэвид вместе со мной. Он спорил об инфинитиве с отделенной частицей или о том, как его мама употребляет определения с исчисляемыми или неисчисляемыми существительными не ради любопытства. Дэвиду действительно было интересно. Мы погружались в языковую среду. Но в чем мы действительно были единодушны, так это во взгляде на такие вещи, как одиночество и уединение, – они были словно темная сторона. Мы порядочно баловались травкой».

Чарли Маклаган, состоятельный уроженец Чикаго, познакомился с Уоллесом на первом курсе. Он также вспоминает об этой темной стороне. «Мы немало экспериментировали с наркотиками, – рассказывает Маклаган. – Я принимал довольно много ЛСД, галлюциногенов и экстази, и мы с Дэвидом часто отъезжали вместе. Ему нравилось. Мы проводили долгие ночные часы, слушая музыку, болтая и получая кайф. Он приходил в восемь вечера и шел спать в пять утра». Весь первый год в Амхерсте Уоллес с удовольствием забивал косяк каждый день, в одно и то же время – примерно в четыре часа дня, – с группой парней, живших в соседних комнатах.

Появление тесного кружка приятелей во многом удовлетворяло жгучую потребность Уоллеса в общении – непреодолимое желание, которое впоследствии подвигло его к писательству. Кружок друзей служил и своеобразным буфером, который не давал Уоллесу чувствовать себя в колледже неудачником, каким он ощущал себя в старших классах школы: «Иногда его называли “квашней”. Он был немного полноватым. Я бы не назвал Дэвида привлекательным, – вспоминает Маклаган. – Не думаю, что он знал о своем прозвище, но, я уверен, ощущал некоторое презрение или отверженность от некоторых соучеников».

Однако важнее всего другое. Уоллес прекрасно сознавал свой выдающийся интеллект, и другие в колледже это тоже признали. «Вскоре на него обратили внимание профессора, – рассказывал один из соседей по комнате. – С тех пор как они увидели первую работу Дэвида, они требовали, чтобы он учился все лучше и лучше, – и Дэвид восхищался своими учителями. Он заставлял себя радовать их». Уоллес никогда не получал оценки ниже «А» с минусом за все время учебы, и даже смог получить «А» с плюсом в одном семестре.

Однако, несмотря на триумфальный успех, Уоллес никогда не испытывал истинного удовлетворения. Сначала у него были проблемы социальной адаптации в новом окружении, особенно потому, что новая жизнь отличалась от той, которую он знал дома. «Дэйв приехал из южной части Иллинойса, из обычной школы; он был небогат, а с нами учились парни, закончившие частные школы, например “Эндовер” или “Дирфилд Экедеми”, или происходившие из семей со “старыми деньгами”, из сердца южных штатов, или из Нью-Йорка, Бостона, или даже дети дипломатов из Вашингтона, – говорит один из соседей Уоллеса по комнате. – Они привыкли держаться сами по себе, свободно чувствовали себя с девушками и в социальном плане смотрелись знатоками в подобных ситуациях. Дэйв, очевидно, отлично видел все различия. И хотя эти студенты были весьма поверхностными, Дэвид чувствовал себя в меньшинстве. Я знаю, как неприятно ему было из-за этого».