том, что подобное неоднозначное изображение вымышленных злодеев, которое выдается за портреты настоящих преступников, только приближало Вертова к актуальным для той поры методам работы советской тайной полиции.

Руки спекулянтов, обменивающих деньги, вновь появляются в фильме «Шагай, Совет!» (1926), так же как и особая манера презентации в кадре персонажа, с переходом от его рук к лицу. Фактически в «Шагай, Совет!» этот прием становится яркой визуальной меткой: сначала руки заполняют бумаги, сортируют изъятые запрещенные товары, пересчитывают и обменивают купюры, раскладывают еду, дезинфицируют, щупают живот беременной, чистят, смывают воду в туалете, снимают мерки для нового костюма, а также пишут, печатают, рисуют и жгут книги, а затем соответствующие им лица появляются в следующем кадре, а порой и вовсе опускаются. Чем объяснить эту одержимость руками? Можно сказать, что руки были образом эпохи.

Фото 5. Лица спекулянтов, за которыми следуют их руки. «Киноглаз», 1924. Увеличенный стоп-кадр

Фото 6. Женщины дна общества. «Кино-глаз», 1924. Увеличенный стоп-кадр

В дневниковой записи от 24 ноября 1927 года художница-конструктивистка В. Ф. Степанова написала, что А. М. Родченко, ее супруг и близкий соратник Вертова, обсуждал с ним «фильм, рассказывающий историю предмета, например, десятирублевой купюры» [Tsivian 2004: 282]. Вертов и сам сочинил этюд под названием «Руки», состоящий из пронумерованного списка, куда входит 127 снимков рук – «на рояле», «милиционера», «маникюр», «вонзает кинжал», «натягивает перчатку» и т. д. [Вертов 2004а: 79–82].[131] Странно, что дважды упоминается только рука милиционера, под номерами 8 и 101. Местами «Шагай, Совет!» кажется наиболее полным воплощением смелой идеи Вертова на практике. Но это все же не объясняет странной фиксации на руках, и в особенности приема, столь эффективно используемого в «Шагай, Совет!» – показа рук раньше лица при первом появлении субъекта на экране. В комментарии к главе о «Человеке с киноаппаратом» Ю. Г. Цивьян убедительно выводит на передний план противопоставление рук и лиц: руки означают труд и производство, а лица– сферу услуг и досуг [Tsivian 1998]. Учитывая марксистские взгляды Вертова, при подобных ассоциациях руки определенно оказываются в привилегированном положении по сравнению с лицом [132]. Но как понять загадочный образ сжимающей револьвер руки, мелькающий на экране «Человека с киноаппаратом» так быстро, что уже начинаешь сомневаться – не показалось ли? Что олицетворяет собой рука с оружием – работу полиции или преступную деятельность? Вероятно, этот неочевидный образ перекочевал сюда из этюда про руки или из фильма «Шагай, Совет!», в которых руки и лица куда многозначнее и воплощают в себе работу, отдых и даже преступления разом.

Применение в раннем творчестве Вертова этого приема «сначала руки» для изображения преступников в «Кино-глазе», возможно, имеет разгадку, что затем подтверждается наиболее выразительными кадрами рук в «Шагай, Совет!» – в эпизоде, детально показывающем процесс снятия отпечатков пальцев. Как это ни странно в контексте данной картины, предпочтение, настойчиво отдаваемое Вертовым рукам, а не лицам при показе криминальных субъектов, находится в полном соответствии с дактилоскопией – системой установления личности преступника, немногим ранее освоенной теми, чьей официальной задачей было этих преступников ловить и учитывать, – полицейским ведомством. Дактилоскопия – единственная система идентификации личности, в которой рука имеет преимущество перед лицом и любой другой частью тела. Хотя мы удивляемся странности выбора Вертовым руки вместо лица для маркировки своих преступных персонажей, повсеместное применение отпечатков пальцев в современной полиции заставляет нас привычно относиться к столь же странной перегруппировке тела, рассматриваемого полицией, – перегруппировке, в результате которой акцент сместился со всех его прочих частей на скромный кончик пальца. Дактилоскопия произвела революцию в современных взглядах на так долго ускользавшую личность преступника и в ее идентификации. Не даваясь тем, кто заглядывает в самую душу в поисках врожденных особенностей характера или заносит мерки тела на бумагу, чтобы затем проводить над ними загадочные расчеты, личность преступника оказалась легкой добычей для тех, кто был готов внимательно всматриваться в тончайшие узоры и линии, все это время присутствовавшие и на кончиках их собственных пальцев. Дактилоскопия изменила характер восприятия человеческого тела, не только переключив внимание на конкретную его часть, но и освоив различные способы обработки, учета, классификации и запоминания (визуальной) информации. Иными словами, отпечаток пальца не просто лишил голову ее обычного ключевого для установления преступной личности места – его новое центральное положение потребовало от мозга и зрения пройти существенную переподготовку и перефокусировку. Используя термин Жака Рансьера, внедрение по всему миру дактилоскопии подталкивалось процессом разделения чувственного и одновременно еще более ускоряло его.

Именно в 1920-е годы, когда Вертов снимал свои «Кино-глаз» и «Шагай, Совет!», использование отпечатков пальцев окончательно было поставлено на поток полицейскими службами всего мира, потеснив портретные фото и антропометрические показатели, использовавшиеся с конца XIX века [Cole 2001: 118]. Дактилоскопия стала в свое время сенсацией – ведь полиция повсеместно отчитывалась о ее применении для раскрытия нераскрываемых в прежних условиях дел [Cole 2001:177–189][133]. В Советском Союзе дактилоскопия серьезно и громко заявила о себе в период 1910-1920-х годов как новая технология, способная «научно» доказать вину и уберечь невиновных от несправедливых обвинений [Бастрыкин 2004:175–248]. Истории о том, как с помощью отпечатков пальцев были оправданы два сына, обвиненные в убийстве собственной матери, а по ошибке отнятого ребенка вернули его законной маме, потакали мелодраматическим чаяниям общества[134]. Много внимания также уделялось демонстрации невиданных прежде доказательств вины, «латентных отпечатков пальцев» на осколках зеркал, горящих лампах или промасленных газетах на месте преступления. Так как «большинство латентных отпечатков пальцев бесцветны», их «“выявляли”, то есть обнаруживали, обсыпая различными серыми или черными порошками», и тогда уже фотографировали в качестве улик[135]. Дактилоскопия не просто доказывала вину, но и делала ее наглядной с помощью «выявления» отпечатков и сохранения их в форме, неразрывно связавшей эту новую полицейскую технологию с другими индексическими способами отображения эпохи: фотографией и кинематографом.

Известный любовью к проведению параллелей между собственной работой режиссера и другими видами деятельности, представленными в его фильмах, от монтажных работ до добычи угля, Вертов никак не мог пройти мимо столь явной переклички кинопроизводства и дактилоскопии. Показывая процесс снятия отпечатков пальцев в деталях, Вертов особо фокусирует внимание на двух парах рук – сотрудника в черных кожаных перчатках и обвиняемого (сначала ничем не примечательных, а затем испачканных в чернилах). За крупным планом лица подозреваемого и его же средним планом в компании милиционера мы