— Условились, сеньор! — живо отозвался бургомистр и протянул мне руку. — Я как раз собираюсь в Чили, когда придет военный корабль, доллары мне пригодятся!

Я рассмеялся и пожелал ему успеха. Ну, и чудак же этот бургомистр!

В тот же день из деревни прискакал верхом рыжеволосый сын бургомистра. Он привез записку от отца, который просил меня переговорить с губернатором, чтобы тот разрешил ему и еще одиннадцати островитянам на время подъема большой статуи поселиться в пещере Хоту Матуа в Анакене. Я оседлал коня и отправился к губернатору. Он и патер Себастиан только смеялись, слушая бургомистра, дескать, все это пустое бахвальство. Я и сам так думал, но, глядя на дона Педро, который стоял перед нами, держа шляпу в руках, с дрожащими от волнения губами, решил, что надо держать слово. Губернатор дал письменное разрешение. Патер Себастиан посмеивался — мол, посмотрим, что выйдет из этой затеи!

И вот бургомистр вместе с двумя братьями и другими потомками длинноухих по материнской линии — всего двенадцать человек — явились в лагерь. Здесь они получили паек, после чего снова вселились в пещеру Хоту Матуа.

На закате бургомистр пришел к нашим палаткам, вырыл в центре лагеря глубокую круглую яму, затем удалился.

А когда спустилась ночь и лагерь объяла тишина, послышались, как и в прошлый раз, какие-то странные, таинственные звуки. Глухой стук и тихое пение, которое звучало все громче и громче. Запевал дребезжащий старушечий голос, нестройный хор подхватывал припев. Лагерь проснулся, палатки озарились изнутри зеленым призрачным светом, точно огромные бумажные фонари. Все, как один, вышли наружу, на этот раз без фонариков — в прошлый раз мы усвоили, что пение должно происходить в темноте. Однако теперь мы увидели совсем другое представление. Пасхальцы украсили себя листьями и зелеными ветками, кто-то покачивался в лад песне, кто-то приплясывал, топая, будто в экстазе. Старуха пела с закрытыми глазами; у нее был низкий своеобразный голос. Младший брат бургомистра стоял в вырытой вечером яме; потом оказалось, что в ней под плоским камнем лежал большой сосуд. От топота босых ног этот «барабан» издавал глухой звук, который усугублял впечатление, будто мы очутились в подземном царстве. В пробивавшемся сквозь стенки палаток тусклом зеленом свете мы с трудом различали призрачные фигуры, но тут из мрака вынырнуло стройное создание, и наши ребята сразу вытаращили глаза.

Юная девушка в свободном светлом одеянии, босая, с длинными развевающимися волосами, прямая, как свеча, впорхнула в зеленый световой круг, будто нимфа из сказки. Под пение хора и звуки «барабана» она танцевала что-то необычное, в ритме танца ничего не было от хюлы, и она не вращала бедрами. Зрелище было такое прекрасное, что мы боялись дохнуть. Сосредоточенная, чуть смущенная, гибкая, стройная танцовщица словно и не касалась травы своими светлыми ногами. Откуда она? Кто это? Придя в себя от неожиданности и убедившись, что это не сон, наши моряки засыпали друг друга, Мариану и Эрорию вопросами. Уж, казалось бы, они давно успели перезнакомиться со всеми местными красавицами! Может быть, «длинноухие» прятали эту нимфу в какой-нибудь девичьей пещере, «отбеливали» ее? Выяснилось, что она племянница бургомистра и по молодости лет еще не участвует в обычных танцевальных вечерах.

Между тем песня и танец продолжались, и мы смотрели как завороженные. Представление повторилось три раза. Мы разобрали только слова припева, в нем говорилось про моаи, который будет воздвигнут по приказу Кон-Тики на аху в Анакене. Мелодия совсем не похожа на песнь каменотесов, но такая же ритмичная и зажигательная.

Наконец барабанщик вылез из ямы, и все «длинноухие», шурша листьями, встали. Прежде чем они ушли, мы опять выдали им еды. Кто-то спросил их, не согласятся ли они спеть и станцевать какую-нибудь обычную хюлу. Но пасхальцы отказались. Песнь каменотесов еще куда ни шло, сказал бургомистр, но другие мелодии здесь не к месту, только серьезные песни годятся, они принесут удачу в работе. А другие они исполнят нам как-нибудь потом, не то предки обидятся и не будет удачи.

Итак, мы еще раз услышали песнь каменотесов, а затем ночные гости в шуршащих нарядах скрылись во мраке, уводя с собой нимфу в светлом платье…

Солнце только-только осветило мою палатку, когда я проснулся от звука шагов. Двенадцать «длинноухих» из пещеры пришли поглядеть на статую и прикинуть, какая задача им предстоит. Самой большой статуей в Анакене был плечистый верзила, который лежал ничком у нашей палатки. Коренастый крепыш, три метра в плечах, он весил тонн двадцать пять — тридцать. Другими словами, на каждого из двенадцати членов бригады приходилось больше двух тонн. Не мудрено, что, глядя на великана, они почесывали в затылке. Впрочем, они полагались на бургомистра, а он невозмутимо ходил вокруг поверженного исполина, присматриваясь к нему.

Старший механик Ульсен тоже поскреб в затылке, покачал головой и усмехнулся.

— Н-да, если бургомистр справится с этим бесом, я скажу, что он молодец, черт подери!

— Ни за что не справится.

— Куда там.

Во-первых, великан лежал на откосе у стены головой вниз, во-вторых, четыре метра отделяли его основание от плиты, на которой он некогда стоял. Бургомистр показал нам небольшие коварные камни и объяснил, что этими камнями, вбив их под плиту, «короткоухие» повалили статую.

Наконец, так уверенно и спокойно, словно он всю жизнь только и занимался подъемом каменных исполинов, Педро Атан приступил к делу. Единственным орудием пасхальцев были три бревна (потом бургомистр от одного отказался, ограничившись двумя) и множество камней, которые члены бригады собирали около лагеря. Остров Пасхи в общем безлесный, если не считать рощи недавно посаженных эвкалиптов, но вокруг озера в кратере потухшего вулкана Рано Као стоят деревья, уже первые путешественники-европейцы увидели там лес, состоящий из торо миро и гибискуса. Так что три бревна пасхальцы вполне могли раздобыть.

Хотя статуя зарылась носом глубоко в землю, бригаде удалось подсунуть под нее концы бревен. А с другой стороны, раскачивая бревна, повисло по три-четыре человека. Сам бургомистр, лежа на животе, подкладывал мелкие камни под голову статуи. Идол лежал как вкопанный, лишь изредка чуть подрагивал, уступая согласованным усилиям одиннадцати пасхальцев. На первый взгляд — никакого сдвига. Но бургомистр продолжал манипулировать своими камнями, на место маленьких подсовывал камни побольше, еще побольше, и так час за часом. К вечеру голова исполина поднялась над землей уже на метр с лишним, опираясь на горку камней.

На следующий день бригада вместо трех бревен использовала два, и каждой вагой орудовали по пяти человек. Поручив младшему брату подкладывать камни, бургомистр занял место на стене, раскинул руки, как дирижер, и зазвучала громкая, четкая команда:

— Этахи, эруа, этору! Раз, два, три! Раз, два, три! Держать! Подсунуть! Налегли снова! Раз, два, три! Раз, два, три!

Концы наг были подсунуты под правый бок великана, и он незаметно приподнимался. Сначала это были миллиметры, потом дюймы и, наконец, футы. Тогда бревна перенесли к левому боку истукана, и процедура повторилась. И этот бок медленно-медленно поддавался, а свободное место тотчас заполняли камнями. Вернулись к правому боку, опять к левому, туда и обратно… Лежа ничком на груде камней, статуя поднималась все выше и выше. На девятый день груда представляла собой старательно выложенную башню высотой до трех с половиной метров. Даже оторопь брала, как посмотришь на почти тридцатитонного исполина, поднятого высоко над землей. Пасхальцы уже не дотягивались руками до верхнего конца бревен, они дергали и тянули веревки, привязанные к вагам. А истукан еще не начинал выпрямляться, мы еще не видели его лицевой части, ведь он лежал ничком на камнях.