– Да, скажешь ты или нет?! – кричу я, и словно задыхаюсь от злобы.

– Успокойся, – шепчет сзади меня Вера, и нежно проводит ладонью по спине.

Мнемозина уже не скулит, а завывает, а я с ужасным нетерпением жду, когда же закончится этот злополучный вечер, и неужели Петя с Сарой отсюда никогда не уйдут?!

Петя будто прочитал мои мысли, и тут же что-то шепнув на ухо Саре, поднялся из-за стола вместе с ней, и слегка покашляв в кулак, сказал: Нам уже пора! А то что-то мы уже засиделись.

Когда я выходил вместе с ними из гостиной, мне как будто показалось, что Мнемозина, оставшаяся под столом как-то странно вздохнула, словыно было в ее вздохе какое-то облегчение от всего происходящего.

Я и сам вздохнул, и призадумался, – к чему бы все это?

– Может, проводишь нас?! – предложил Петя, галантно взяв под ручку Сару, которая была его выше на три головы.

– А почему бы и нет, – согласился я, и, кивнув Вере, вышел вместе с Петей и Сарой из дома.

Когда мы вышли на улицу, было уже темно. Мы вместе с Петей и Сарой отошли от дома уже на несколько шагов, когда вдруг Петя схватил меня за руку и прошептал: Старик, это настоящая симуляция! Я просто потрясен! Однако больше всего удивил меня ты сам! Ты же сам так долго страдаешь, мучаешься, и совершенно не замечаешь в упор очевидной симуляции! Неужели тебя, судмедэксперта с огромным стажем так легко можно обвести вокруг пальца?! И потом, что ты им сделал плохого, что они все вместе вдруг стали водить тебя за нос?!

– Я, наверное, уже пойду, – прошептал я, еле сдерживая слезы.

– Ты видишь, человеку плохо, а ты ему все свою ерунду городишь, – заступилась за меня Сара, и я неожиданно почувствовал, что она очень прекрасная женщина, и что моему Пете с ней очень повезло.

– А может, все-таки еще поговорим?! – вздохнул Петя, но Сара крепко схватила его, подошла вместе с ним ко мне и поцеловала меня в губы, продолжая держать его за руку как ребенка.

– Счастливо тебе, – прошептала Сара.

– Спокойной ночи, старичок, – пожал мою руку Петя, и они ушли, оставив меня одного посреди вечерней улицы.

Я устало сел на оказавшуюся поблизости скамейку и закурил. Я давно уже хотел бросить курить, но у меня никак не получалось.

Обстоятельства вместе с людьми расшатывали мои нервы, а вместе с ними и здоровье. И тут я почувствовал себя таким старым, таким одиноким и несчастным, и обманутым, что здесь же на скамейке и расплакался.

– Тебе плохо?! – села рядом со мной пьяная девушка в коротенькой юбке. Из-за коротко остриженных розовых волос на голове, она была очень похожа на попугая.

Я промолчал. Впускать кого-либо в свой обманутый мир я не хотел. Мне хотелось разобраться, почему я был обманут и ослеплен собственной же любовью.

Неужели осознание своего возраста, как неровное и нервное вышагивание по канату над бездной, и до сих пор сохранившаяся, как и в годы юности, странная привычка влюбляться в красивых женщин, дали такую ослепительную вспышку моей страсти и любви, моей безумной невесомости?!

– А у тебя закурить не будет?! – спросила она, и я устало протянул ей пачку сигарет.

– А огонь?! – с надеждой улыбнулась она, и я протянул ей зажигалку.

Она закурила. Теперь мы вместе курили и молчали.

– А ты не знаешь, почему все человечество вдруг проснулось?! – спросила она.

– О чем вы говорите?! – я подумал, что она очень пьяна и поэтому не придал значения ее словам.

– Я говорю о том, почему вдруг в 20 веке человечество сразу же создало и машины, и радио, и телевидение, и телефон, и даже шагнуло в Космос?!

– А черт его знает, – улыбнулся я, – меня, например, всегда почему-то тянет в Космос. Наверное, потому что там находится какая-то великая тайна, какая-то высшая неизвестность, вместе с тайной нашего рожденья!

– Посмотрите на звезды, как они красиво мерцают, возможно, они сейчас освещают жизнь других разумных существ, которые живут от нас далеко-далеко.

– Да, – вздохнул я, – я тоже когда-то об этом думал!

– Ты веришь в жизнь на других планетах?!

– А почему бы и нет! Я верю во все, что может быть, даже в нашу с вами связь!

– Ты говоришь про интимную связь, – засмеялась она.

– И про нее тоже!

– А что, вы мне очень даже нравитесь, – она прижалась своим коленом к моему, продолжая восторженно мне улыбаться, – наверное, вы очень опытный мужчина?

– А причем здесь опыт? – удивился я.

– Наш опыт – сын ошибок трудных, – уже серьезно взглянув на меня, процитировала она Пушкина.

– Значит, вы ищите опытного мужчину?! – усмехнулся я.

– Уже нашла, – она смело провела ладонью по моему колену, все глубже зарываясь рукой между моих сведенных вместе ног.

Мое волнение постепенно растворилось, а девушка склонила голову на мое плечо, и, обдав меня пьяным дыханием, поцеловала.

– А ты знаешь, что Солнце каждые сто лет сжимается на один метр, и каждые сто лет на один метр наша Земля удаляется от Солнца?! – в ее взгляде читалось одно только желание, и ни капли любопытства, что я ей отвечу на ее вопрос.

– А разве к нам это имеет какое-то значение?

– Не знаю, – вздохнула она, – но предков жалко!

– Мы все умрем, но суть не в этом, – улыбнулся я, вспомнив стихи Рубцова.

– А в чем тогда суть?! – она серьезно глядела на меня, одновременно сжимая рукой мой отвердевший от ее безумной хватки фаллос. Тонкая ткань брюк, казалось, не существовала, настолько горячей и нежной была ее рука.

– Суть в том, что мы ощущаем, – прошептал я сдавленным тихим, ничего не чувствующим кроме ее живого тепла, голосом.

– Пошли, – сказала она мне, покачиваясь как пьяная, и я пошел, ведомый ею за ручку, как мой друг Петя своей доброй Сарой.

И куда я иду, и зачем?! Было ощущение, что вся моя жизнь уже кем-то давно написана, и даже эта странная девушка, разглядевшая во мне необходимого ей спутника.

Ее волосы, выкрашенные в розовый цвет, и коротко подстриженные в шахматном порядке, словно подчеркивали ирреальность происходящего момента.

Ночными улицами мы прошли к городскому парку, а потом через парк к реке.

Тьма обволакивала нас, как обвалакивает легкая и теплая одежда… Чувствуя тепло пальцев незнакомой мне девушки, и глядя на темный лес, которым стал для нас парк, и на светящуюся поверхность реки, на лунную дорожку на волнах, я вдруг ощутил глубокую вину перед собой, перед Мнемозиной и другими людьми…

Наверное, потому что в этой жизни я ни к кому не относился безукоризненно честно, если только в раннем детстве, и только к самому себе, но с годами даже это чувство умалилось до тончайших размеров…