Такой деловой подход к сексу несколько обескуражил меня.

– И потом нам не обязательно валяться в грязной траве, у меня есть деньги и мы можем снять номер в гостинице, – шепнула она, потому что рядом проходила компания пьяных подростков-скинхедов.

Их лысые черепа и глаза, затуманенные водкой, явно искали врагов нации, но поскольку мы не были похожи на иностранцев, они прошли мимо.

– Так как ты смотришь на это? – спросила она.

– Даже не знаю, – я задумался всего лишь на какое-то мгновение, а потом кивнул головой.

Неожиданно я влюбился в нее, в ее юную красоту, в улыбку, и даже в ее упрямое желание казаться более взрослой, чем она есть, доведенное до абсурда. И кажется, что именно за этот самый ничем необъяснимый абсурд, заключенный в ее очаровательную головку, я и полюбил ее больше всего.

Как только мы с ней развернулись, чтобы выйти из парка, как в ту же минуту из зарослей деревьев и кустарников послышался отчаянный девичий крик.

Поймав ее испуганный взгляд, я ринулся на отчаянный сигнал «SоS» в чащу. Мое прекрасное создание бежало следом, и пыталось меня остановить, хватаясь за мои руки.

– Не ходи туда, там эти подонки! Они убьют тебя! – прерывистым шепотом умоляла она меня.

Но я бежал, чувствуя, как бешено колотится сердце у меня в груди. Всего какое-то мгновение понадобилось мне, чтобы увидеть эту мерзкую сцену на поляне.

Пьяные скинхеды избивали ногами девушку-мулатку, ублюдочно изрыгая все дерьмо своей одержимой тупости: «Россия для русских! Россия для русских! Негритосина! Убирайся отсюда!»

– Не надо! – крикнула сзади моя девушка, но меня уже было нельзя остановить.

Со всей ненавистью, на какую я был только способен, я набросился на пьяных скинхедов, я бил их кулаками и ногами, я разбивал в кровь их носы, губы, я пытался всеми фибрами души выбить из них их тупость, их навязчивую и взятую напрокат у Гитлера идею о чистоте собственной нации.

От ярости я почти не ощущал боли от ударов, все мое тело, лицо было охвачено пламенем возмущенной страсти…

«Пусть ярость благородная вскипает как волна, идет война народная, священная война…» – слышалось в моей голове хоровое пение…

А потом в моей голове что-то громко зазвенело, звон превратился в тупую боль, и перед глазами у меня тут же все поплыло…

Лишь минуту спустя, когда я уже лежал на траве и машинально закрывал лицо руками от ударов, я осознал, что они только что разбили об мою голову пустую бутылку…

Они били меня ногами, а я переворачивался, пытаясь уклониться от их ударов, и уже подумывая о смерти, но на поляну выбежали полицейские с овчаркой, и скинхеды бросились убегать врассыпную.

Моя девушка обнимала плачущую мулатку, возле них стояло двое серьезных полицейских, которые расспрашивали их о случившемся.

Я поднялся, моя голова слегка кружилась, но все же тошноты, главного признака сотрясения мозга, у меня к счастью не было…

Полицейские провели нас к своей машине, стоявшей в десяти метрах отсюда, на аллее, и быстро взяли с нас объяснения, а потом повезли в больницу Розанну, так звали нашу спасенную, которая была родом из Гвинеи-Биссау, и училась здесь в Москве на экономиста, в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы.

Я отказался и от помощи, и отказался быть потерпевшим.

Несколько ссадин на моем лице выглядели слишком безобидно в сравнении с разбитым и опухшим лицом несчастной Розанны.

– Пойдем отсюда скорее, – сказала моя девушка, когда милицейский УАЗик выехал из парка вместе с Розанной, и, взяв меня за руку, вышла со мной из парка. Неподалеку от парка, мы нашли скамейку, на которую сели и закурили, с тревожным вниманием разглядывая друг друга.

– Как ты думаешь, почему в нашей стране, которая боролась с фашизмом, появились свои фашисты?! – спросила она.

– Увы, в семье не без урода, – глубоко затянулся я сигаретой, – а потом эти подростки, совсем еще дети, несчастные, глупые, как правило, не нужные ни своим родителям, ни своей Родине!

Они чувствуют комплекс своей неполноценности, и пытаются за все свои жизненные неудачи перенести вину на иностранцев, найти в людях другого цвета кожи, другой национальности козла отпущения!

– А мне кажется, – сказала она, – что они боятся любого иностранца! Они видят в нем врага, потому что не знают его, ни его веры, ни его культуры!

– А ты думаешь, они свою культуру имеют?! Этих сволочей ничего не волнует кроме чистоты собственной нации!

– Да, ты прав, они далеки от собственной России! Даже их идейный вождь – это Гитлер, шизоидный тип, с которым боролись их деды и прадеды! Воевали, проливали свою кровь, гибли в борьбе с фашизмом, а им на это наплевать!

– Давай, больше не будем об этом говорить, – поморщился я, чувствуя, как еще больше начинает болеть голова от эмоционального возбуждения.

Я обнял ее и прижался к ее лицу своим, и от теплоты ее лица, тела в моей голове постепенно стала таять боль…

Боль, как и свет, расходилась из меня невидимыми лучами, которые таяли где-то далеко, едва обозначая наши тени…

Как хорошо забыть о всем плохом и думать только о хорошем, или даже не думать ни о чем, а лишь дотрагиваться до нее руками и ощущать ее теплокровную дрожь… Дрожь как чувство обладания…

Некоторое время мы шли по тротуару, взявшись за руки, как дети, мы тенями плыли по реке, и в наших мыслях звезды загорались как огоньки пресветлых наших чувств… Огоньки звезд… Огоньки домов… Огоньки чувств…

– Когда люди лишены любви, это заметно по горящим ночью окнам, – прошептала она задумчиво, и я снова обнял ее и поцеловал, чуть-чуть приподняв пред собою, и прижав к себе…

Ее лобок прижался к моим чреслам, она почувствовала их и глубоко вздохнула… Легкая как пушинка она была вся в моей власти… И я снова ее захотел…

Потом мы поймали такси и доехали до гостиницы «Ленинградская».

В номер она поднималась дрожащей походкой, а я шел за ней, стыдливо потупив голову, и пытаясь ни о чем не думать.

Администраторша пожирала нас язвительным взглядом. Всю ночь моя юная подруга умоляла меня почаще менять позы, и хотя ей было еще немного больно, активно совокуплялась со мной в любом положении.

Правда, оргазм она испытала только один раз, в позе «наездницы». Причем, в этом положении, я опять лишил ее невинности, оказалось, что ее лоно напоминало собой восьмерку, и состояло из двух вагинальных отверстий.

Это отверстие было намного уже предыдущего, и поэтому я с большим трудом вошел в нее.

Весь потный, задыхающийся от напряжения, я, как косточка ягоды, был весь обсосан, проглочен и выплюнут обратно ее жадным тесным юным лоном…

– Что случилось?! – растерялась она. – Ты опять лишил меня невинности?!