– Я чувствую. – Дэмьен себе такого бы не позволил. – Как он на меня смотрит. Мне все время кажется, он пытается вычислить, что я собираюсь сделать. Он стал… – Она осеклась на половине фразы и улыбнулась, осознав, что собиралась сделать. Что она делала. Чтобы отвлечься и больше ничего не сказать, она поправила бокалы в верхнем уровне посудомойки. Последнее, что она должна была делать во время работы, – это жаловаться на своего мужа. Да к тому же другому мужчине. Да еще тому, кто очень ей нравился.

Но если быть честной, последние три месяца она действительно ощущала себя обрывком кода, который Дэмьен встраивает в апгрейд своей программы. Как он будет себя вести? Обрушит ли всю систему? Нарушит ли работу программы?

Натан терпеливо ждал.

– Понимаешь, мне не так грустно и больно, как ему, – попыталась она объяснить. – Трудно ожидать этого от меня, если я не помню того, о чем надо грустить. А он думает, что я легко отделалась.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне кажется, он думает, я нарочно заблокировала свою память.

Натан казался заинтересованным.

– А так можно?

– Подсознательно, да. Я много читала об этом, пытаясь разобраться, что происходит. Мозг блокирует воспоминания или часть воспоминаний, или даже меняет их, когда человек не может выносить трагедию. Я так поняла, что если я буду больше об этом говорить и погружусь в привычную обстановку со знакомыми людьми, то моя память вернется. Но штука в том, что ничего из моей беременности не кажется мне знакомым – ни одежда, ни детская, которую я не успела докрасить, ни медицинские отчеты о моих проверках и об аварии, ни даже счета, которые мы оплатили. Все это как будто не мое.

– Это тяжело. Я помню такое с Карсоном. Оплачиваешь больничные счета и видишь сверху его имя. И понимаешь, что его нет и я его никогда не увижу. И такого было много, разного. Хуже всего было складывать в коробки его одежду и любимые игрушки. – Он издал тяжелый вздох. Элла коснулась его руки.

– Я думала, мне тоже будет тяжело все это, а мне не было, – сказала она, беря сполоснутое им блюдо и пристраивая его на нижнюю полку машины. – Читать эти отчеты было все равно что готовиться к очередному интервью. И то же самое со счетами. Как будто это все про какого-то дальнего родственника. То есть мне не было все равно, но эмоциональной связи с Саймоном я не ощущала.

В любом случае, – махнула она рукой, возвращаясь к изначальному вопросу Натана. – Дэмьен почти не говорит со мной ни про аварию, ни про выкидыш, так что это не помогает. Иногда мне кажется, что он хочет считать, что этого вообще не было.

Натан издал странный звук где-то глубоко в горле.

– Что?

– Я ничего не сказал, – он протянул ей тарелку, и она поставила ее в машину.

– Ты издал такой странный звук горлом.

Он вздохнул, бросил губку в раковину и повернулся к ней:

– Он хотел бы сделать то, что сделала ты. Забыть.

Дейви тоже говорила ей что-то похожее. Ей повезло. Зачем она так хочет вспомнить то, что принесет ей только боль и горе? Может быть, Дэмьен прав. Действительно ли она так хочет получить память назад?

Да. Потому что думает, что тут была какая-то особенная причина, чтобы забыть. Что-то, чего она не должна помнить. В голове всплыло замечание Дэмьена там, в больнице.

Ты не должна была забыть Саймона.

Дэмьен что-то знает. И не говорит. Вернее, не хотел говорить, пока она не сказала ему про интервью с Натаном Донованом.

– А ты бы хотел забыть, чтобы не испытывать такую боль? – спросила она.

– Нет. Но иногда, по ночам, когда я не могу спать, я бы хотел… – Его голос прервался.

– Ты бы хотел, чтобы этого никогда не было и ты бы мог забыть, что оно было? – предположила она.

– Это ужасно. Заставить себя поверить, что у меня никогда не было сына, чтобы прожить следующий день? Или поспать хотя бы одну ночь? Я говорю как козел.

– Нет, нисколько. Ты говоришь как живой человек. Боль никогда не уйдет, Натан. Ты должен существовать, так что ты научишься жить с ней или похоронишь ее. Никто не знает, может быть, они все правы. Может быть, я должна считать это благом и возносить благодарности за то, чего не помню. Я уже теряла близких, и пережить их смерть было совсем непросто. Вообще-то я не уверена, что мне удалось.

– Ты думаешь про Грейс?

– Я рассказывала тебе про нее? А что именно? – спросила она, снова удивляясь тому, насколько она была откровенна с ним прошлым летом. И она не могла понять, что чувствует по этому поводу. Неловкость? Да. Озабоченность? Определенно. Потому что это значило, что Натан был ей не чужим.

Она схватилась рукой за стойку, и Натан легко погладил ее по руке большим пальцем. Это прикосновение отдалось в ней, словно удар током, и вернуло ей осознание его близости – его роста, и ширины плеч, запаха фруктов в дыхании от выпитого вина, и неуловимого аромата дыма, въевшегося в ткань рубашки во время возни с грилем. Она сглотнула и заставила себя смотреть ему в лицо, а не на свою руку, где она еще ощущала прикосновение грубой и твердой кожи его пальцев. Возможно, это от рубки дров. Господи, какое клише. Но за домом действительно лежала огромная куча наколотых дров. Кто-то же должен был их наколоть.

– Ты рассказывала, что потеряла ее в старших классах школы и что винила ее отца, но и себя тоже. Ты не говорила почему, только что она покончила с собой в твоем доме.

Элла отдернула руку. Ого! Она ему это рассказала? Быстро взглянув на кухонные часы, она потерла руку там, где он коснулся ее.

– Уже поздно. Мне надо ехать.

– Ты можешь остаться, если не хочешь ехать по темноте.

– Спасибо, но я доеду, – неловко улыбнувшись, она пошла к обеденному столу.

– Я тебя испугал. Слишком много наговорил. – Он направился за ней.

– Нет, просто уже поздно. – Но да, он испугал ее. Ей стало страшно, насколько она открылась перед ним. И как легко она могла к нему привязаться. И, судя по всему, не в первый раз.

Он понимающе кивнул и отошел, давая ей пройти.

– Я тебя провожу.

Элла собрала свои вещи. Она еще раньше переоделась в свой свитер и узкие джинсы, сложив походную одежду и оставив ее в ванной вместе с ботинками. Она не чувствовала эту одежду своей и не хотела брать ее с собой.

– То, что ты раньше сказала про Стефани… – вдруг сказал Натан, когда она уже вскидывала сумку на плечо. Он пошел за ней к двери. – Ты была права. Я хотел такой брак, как у родителей. С первой же минуты, как я увидел ее, я знал, что у нас нет ничего общего. Но я хотел показать ей мир так, как видел его сам. Как большое приключение. Она была городской девушкой, даже горных ботинок никогда не носила, пока мы не встретились. Я думал, что смогу привить ей любовь к природе.