Положение усугубили ранние и сильные морозы, ударившие с первых декабрьских дней. Беднякам не хватало денег, чтобы обогреться и вскоре вдоль обочин просёлков и на улицах города стали находить окоченевшие трупы. Их количество за одну ночь могло достигать нескольких десятков.

Страна была наполовину парализована, но это было далеко и словно не касалось двора. Среди знати по-прежнему процветала беззаботность, посещение храмов сменялось посещением балов, светских раутов, выездов на охоту.

И куда бы не пошла императорская чета, вместе или поодиночке их окружала псовая свита и подхалимы. Псы были данью моде, подхалимы — необходимость.

Приёмные обычно кишели людьми и оживлением. Двери распахивались, появлялся Торн в сопровождении своего неизменного канцлера, нахмуренного и серьёзного, в противовес императору.

Гаитэ раздражала способность мужа «не тревожиться из-за пустяков» как он это называл. Недовольство народа он считал нечто вроде национального развлечения, разновидностью спорта, не более опасным, чем партия в фехтовальной зале.

Гаитэ не разделяла его оптимизма. Коррупция и безответственность наверху, голод и озлобленность внизу — взрывоопасное сочетание, которое игнорировать крайне опасно. Но когда она пыталась поговорить на эту тему с мужем, он резко, порой даже грубо одёргивал её:

— Государственные дела не вашего ума дела, сударыня!

И в сердитом взгляде Гаитэ читала упрёк в том, что и спустя несколько месяцев не порадовала супруга известием о долгожданном наследнике.

А радость она его и не собиралась. Для этого были предприняты определённые меры, в которых Гаитэ отлично знала толк.

Даже птица не вьёт гнезда, если она не в безопасности, а Гаитэ в безопасности себя не чувствовала. Ни в малейшей степени. Даром ли тайным, прошлым жизненным опытом, но она осознавала, что очередное затишье в любое мгновение может завершиться бурей и не хотела во время неё оказаться беспомощной и неповоротливой.

А может быть, всё дело в том, что королева просто недостаточно любила своего короля?

В любом случае, с некоторыми делами лучше не спешить, если не уверен полностью.

Вот Гаитэ и не спешила.

А Торн злился.

Выйдя из своих покоев Гаитэ прошла через каменную галерею, прошла лабиринт узких коридоров и направилась к воротам. Лестница, ведущая в парк, была очень старой. Выщербленные ступени норовили ускользнуть из-под ног.

Утро выдалось холодное, морозное. Заиндевевшая трава превратила всё вокруг в лёд. Вода в пруду уже покрылась коркой и даже на реке держалась тонкая ледяная плёнка.

Гаитэ любила прогулки и свежий воздух. Ей нравилось шагать вдоль канала, нравилось слышать отдалённый звук колокола. Хотя ещё во время пребывания в монастыре она привыкла жить в затворничестве, всё же дворец мужа часто наводил на неё тоску. Он походил на лабиринт. В разные времена им владели разные люди и каждый переделывал и украшал его на свой вкус. В нём можно было отыскать очень уютные уголки, и всё же он казался безвкусным. Во дворце Торни не было единой линии стиля.

Несмотря на все усилия Гаитэ не поддаваться унынию, апатия часто охватывала всё её существо. Несмотря на окружающую роскошь и лесть, она чувствовала себя больше узницей, чем королевой.

Торн объявил предпринятые им в отношении Гаитэ меры предосторожностью.

— В городе чума, — небрежно бросил он.

— Чума? — насторожилась Гаитэ при таком известии.

— Не стоит делать такого встревоженного лица, дорогая, — засмеялся он. — В Жютене для этого времен года это обычное дело. Болезнь появляется каждый год в январе-феврале месяце, так, несколько случаев заболевания. Стоит ли из-за этого волноваться.

— Я знаю, что представляет собой эта болезнь. Пока отдельные очаги не слились в пандемию, распространение болезни можно остановить. Я готовила средства, помогающие больным в прошлом…

— И слышать не хочу! Гаитэ, ты — королева! Королевы не готовят снадобья для нищих.

— Нищих?..

— Конечно. Чума — болезнь бедняков. Не бери в голову. Просто, в целях предосторожности, пока есть риск заражения я запрещаю тебе ходить в город. За этими стенами мы в безопасности.

Торн очень мало знал о чуме, об удивительной способности этой болезни распространяться мгновенно. У заболевших практически не было шансов. А Гаитэ знала, как приготовить лекарство, но никто не желал её слушать.

Она должна была думать о наследнике, должна была думать о нарядах, должна была думать о чём угодно, лишь бы не о том, в чём могла быть полезна!

Эффидель, приехавшая во дворец брата по его приказу, взволнованно поведала Гаитэ, что в городе повсюду на дверях красные кресты, а над ними надпись: «Пусть смилуется над нами Бог».

Страх перед болезнью передавался от соседа к соседу, от торговца к покупателю, от служанки к хозяйке.

Там, за стеной, длинные похоронные процессии наводнили улицы. Звуки похоронного колокола не смолкали ни днём, ни ночью.

— Тебе лучше остаться здесь с нами, — просила Гаитэ сестру мужа.

Но та лишь отмахивалась:

— Моя старая нянька и верная служанка и без того весь дворец наводнили разными исцеляющими средствами.

— Что за исцеляющие средства?

— Шарики с ароматическими смолами, амулет из жабы, гусиное перо с мышьяком.

— Всё прекрасно. Только не действенно.

— Да какая разница? Если кому-то суждено заболеть, он всё равно не сможет этого избежать.

Подобный фатализм Гаитэ совсем не нравился.

— Возможно, было бы лучше уехать из города? — предположила Лисичка. — Есть ведь королевские угодья и за пределами Жютена? Уже многие знатные семьи так и сделали.

— Торн не может покинуть столицу, — покачала головой Гаитэ. — Не сейчас. В тяжёлые времена король должен быть со своим народом. Нас и так в народе не любят.

— Думаю, ты права. Пока не придут известия от Сезара, он не рискнёт переезжать.

А Сезар был на очередных военных квартирах. Или как оно там правильно называется? Саркоссорский флот вступил в бой с Валькарским и на этот раз одержал победу. Десять вражеских кораблей потоплено, пять захвачено в плен. Вражеские потери достигали почти восьми тысяч, в то время как со стороны Саркассора погибло не более пятисот воинов. Радость по этому поводу почти граничила с истерикой.

Торн ненадолго окунулся в волны народной любви, его брат-герцог был объявлен замечательным адмирал-маршалом, все вокруг страстно возжелали продолжения войны до полного изничтожения противника.

А Гаитэ, сидя у себя в комнате записывала: народна смута — раз; резня в честь восхождения её супруга на престол — два; голод и морозы — три; чума — четыре, война — пять. Если так продолжится дальше, никто не сможет сказать, что правление её мужа было счастливым.