* * *

Искорка сознания сообщала мне, что я сплю, однако в своем сонном состоянии я могла поклясться, что мужчина, лежащий рядом со мной в постели, реален.

Сначала я подумала, что это Тони – сны часто воскрешают мертвых. Он плакал, поэтому я и подумала о нем. Столько ночей разрушалось его кошмарами, столько ночей наполнялись успокаивающими словами, чаем, растиранием спины.

Но это был не Тони. Худой, поджарый Тони обладал обезоруживающе мальчишеской внешностью. Мужчина рядом со мной был приличного веса, плотный, широкий в кости. И каким-то образом я поняла, что он страдает не потому, что проснулся из-за ночного кошмара, а потому, что только что из кошмара вырвался.

– Сэмюэл?

Обняв, я крепко притянула его к себе, как когда-то делала с Тони, прижимаясь губами к его макушке, бормоча слова успокоения. Волосы у него пахли солнечным светом и потом, кожа на ощупь была горячей.

Прядь моих волос упала ему на лицо. Она была очень длинной, лежала мягкими волнами, поблескивавшими в лунном свете. Я откинула локон в сторону, позволив пальцам на секунду задержаться на щеке мужчины и прочертить линию по шее, до ямки между ключицами.

Сэмюэл вздрогнул:

– Айлиш.

– Я здесь, – прошептала я. Голос был не моим. Или, точнее, моим, но звучал хрипло, как после долгого молчания.

Сэмюэл словно не услышал.

Я обняла крепче. От его жара мои груди горели, как в лихорадке, Сэмюэл обжигал мои руки, живот, бедра. И все же он дрожал, как на холодном ветру, словно мое прикосновение было ледяным.

Луна переместилась вниз по небосклону. Цикады послали ввысь свой первый неровный хор, затем снова умолкли. Скоро наступит рассвет, и осознание этого наполнило меня ужасом.

Он ускользал.

Или, возможно, это я отступала в то измерение, которое моя мать называла Алчеринга, то есть Страна грез на языке аборигенов. Я вцепилась крепче, но на его плечах мои руки казались костлявыми – тонкими лианами, обвивающими ствол громадного речного эвкалипта. Я обхватила его с большей силой, обвивая вокруг него свои побеги, притягивая его, привязывая к себе его плоть, сердце и душу.

– Айлиш, – прошептал он.

– Я здесь, Сэмюэл. Я здесь.

Но еще не договорив, я почувствовала, как мое тело начинает исчезать, подобно тому, как тает под лучами солнца ночной туман. Я почувствовала, что моя сущность откликается на зов чего-то более грандиозного и гораздо более вечного, чем оба мы; чего-то, чему я не могла – или не дерзала – сопротивляться.

Я отчаянно цеплялась за него, боясь отпустить. Боясь, что этот миг может стать для нас последним. Дрожь пробежала по его большому телу, и он рывком отвернулся от меня, сворачиваясь в клубок, обхватывая себя руками, словно отгораживался. Я приникла сзади, обнимая его за плечи, прижимаясь щекой к его спине, но от этого он, похоже, дрожал лишь сильнее.

Ночь истекала.

Лунный свет поблек, и я услышала, как скребутся в окно листья. Защебетали, пробуждаясь, птицы, они воспевали приближение нового рассветного проблеска. Я скорбно плыла, больше уже не ощущая ни кровати под собой, ни жара тела лежавшего рядом со мной мужчины. Скоро он станет для меня невидим… как уже стала невидима для него я.

Я придвинулась ближе, в последней попытке убаюкать его, невзирая на дрожь, облегчить его горе. Я подумала, что он, наверное, заснул, но затем в тишине раздался его голос.

– Что я наделал? – пробормотал он с непонятным мне чувством. – Прости меня, боже, что я наделал?

Было еще темно. Снаружи ночь, тишина. В окно веял едва уловимый ветерок, прохладный, принося дивный аромат сирени. Я провела ладонью по простыне рядом с собой, словно искала кого-то.

Пустота сбила меня с толку.

Мгновение назад он был реальным. Осязаемым. Теперь же прохладное пространство раздражало, перенося из мира грез в разреженную атмосферу действительности. Я вспомнила, где нахожусь – на старой кровати с высокой спинкой, в дальней комнате. Мой взгляд переместился на стену. Фотография Сэмюэла была смутным прямоугольником внутри призрачной рамки. Я не различала его с того места, где лежала, было слишком темно. Хотя все еще чувствовала его отяжелевшее во сне тело, тепло кожи, мягкий пух волос на груди, спокойное биение его сердца.

Завернувшись в покрывало, я улеглась поудобней. Чихнула пару раз, потом тщетно поискала носовой платок. Смешно переживать такое потрясение из-за сна. Глупый мираж, навеянный разговором о несчастных случаях и смерти и постоянным перечитыванием письма Айлиш. И однако же это казалось таким реальным, словно было вовсе и не сном – но воспоминанием.

Я отыскала платок и высморкалась, потом легла на спину и уставилась в потолок.

Мне было шестнадцать лет, когда умерла тетя Мораг. Она скончалась тихо, ночью, уйдя без единого слова, даже шепота. Я обнаружила ее наутро, она лежала холодная и уже окоченевшая. Такая маленькая. Она всегда казалась мне крупной женщиной, крепкой и высокой, как мужчина. В то утро, когда я ее нашла, я увидела, насколько ошибалась. Странно было видеть ее лежавшей неподвижно, с опущенными восковыми веками. С уходом куда-то ее большой личности тело тети Мораг будто бы сдулось.

Когда я была маленькой, ее пухлые руки защищали меня, ее рассказы прогоняли мои ночные кошмары, ее кудахтающий смех заполнял пустоту, которая, казалось, всегда висела рядом после смерти моего отца и исчезновения матери.

Теперь, пока я лежала в спокойной темноте дальней комнаты, теплый, пахнувший сиренью ветерок, вплывавший в окно, так сильно напомнил о тете Мораг, что мне ужасно захотелось снова стать ребенком, свернуться калачиком в кольце ее рук, легко – и с таким острым желанием – скользнуть из хаоса и разочарования просыпающегося мира в тихую гавань моих снов.

Веки затрепетали, наливаясь тяжестью.

В мою тьму проник певучий голос. Мужской. С ним пришел аромат полевых цветов, нагретой солнцем кожи и соленого пота. Вес теплого тела рядом, и я – неспособная удержаться, чтобы не потянуться к нему, мои губы зашевелились, произнося его имя:

– Сэмюэл.

Я резко села в постели, хватая ртом воздух. Передвинулась к краю кровати и встала, пошатываясь. Когда наступило утро? В окна сочился мутный утренний свет. Оранжевое солнце плыло по дальним холмам, расцвечивая небо золотыми облаками.

Подойдя к туалетному столику, я уставилась в зеркало. На меня глядело бледное лицо с пунцовыми щеками. Губы были так сильно искусаны, что приобрели темный, кроваво-красный цвет зимних роз. Глаза сияли так, что мне стало не по себе. Разумная женщина, над превращением в которую я так упорно работала, исчезла. Вместо нее возникла незнакомка с безумным взглядом.

Почему меня ночь за ночью тянуло в эту комнату, как наркомана, жаждущего новой дозы? Неужели я действительно настолько одинока? Неужели моя жизнь стала такой пустой, что ради эмоционального удовлетворения я цепляюсь за сны? Или от пребывания в этом старом доме во мне что-то сместилось и теперь рвется наружу?