Бориса и каков он был, частенько помышляли: “О, когда бы Димитрий был нашим царем”, ибо взирали на него, как на восходящее солнце, хотя и не верили, что он законный наследник, но не смели утверждать и многие каждодневно перебегали к нему.

[Казаки — искусные стрелки] И все это время стояли под Кромами, где было не более четырех тысяч человек, и [московское войско] насчитывало добрых триста тысяч человек, ибо к нему каждодневно прибывала подмога; и каждый божий день двести или триста пеших казаков с длинными пищалями делали вылазки из Кром, выманивали из лагеря некоторых охотников добыть себе чести, полагавших, что они верхами настигнут казаков, но казаки, столь искусны в стрельбе из мушкетов и длинных пищалей, что не давали промаха и всегда подстреливали всадника или лошадь и так каждодневно клали мертвыми тридцать, пятьдесят, шестьдесят воинов из московского войска, среди коих было много молодых, красивых дворян и были люди, искавшие себе чести (die eere wilden behalen); и пока Корела, атаман, был здоров, московиты не знали покоя: то внезапно нападали на них, то обстреливали, то глумились над ними или обманывали. Да и на гору часто выходила потаскуха (hoere) в чем мать родила (moedernaect), которая пела поносные песни о московских воеводах, и [совершалось] много другого, о чем непристойно рассказывать; и войско московитов к стыду своему должно было все это сносить, и стреляли они всегда из своих тяжелых пушек (groft gescut) попусту, ибо не причиняли и не могли причинить кому-нибудь вреда; в Кромах между тем беспрестанно трубили в трубы, пили и бражничали (slempen), одним словом, всюду была измена (scelmerye), и в московском лагере дела шли не чисто, ибо воеводы не только не отправляли должности, по сверх того было заметно, что они сносились с Димитрием, хотя еще и не отважились на измену, ибо в темные ночи часто находили между турами (scanscorven) мешки с порохом, которые уносили лазутчики из Кром в присутствии часовых, и много других подобных [дел][134].

В Кромы из московского лагеря также часто летали стрелы с привязанными к ним письмами, в которых сообщалось обо всем, что происходит в Москве и в лагере, так что приверженпы Димитрия знали все, что делалось в Москве, как обстоят дела с Борисом, и что он предпринимал и учинял, и в каком находился страхе, и о том, как роптал народ в Москве, где многие начали верить, что то истинный Димитрий; так что, получая эти известия, Димитрий был уверен в том, что завладеет этой страной; того ради он не тревожил лагерь под. Кромами. [Храброе сопротивление в Кромах] И те, что сидели в Кромах, одно время держали себя тихо и только изредка отражали несильные нападения, ибо Корела был тяжело ранен, и без него не могли измыслить средств причинить вред московитам, и когда он выздоровел, все пошло попрежнему.

[Борис приходит в отчаяние] Царь Борис, видя, что в Москве ему во всем неудача и что войско его ни в чем не успевает и что сверх того со всех краев стекаются к Димитрию и предаются на его сторону, и видя и слыша каждодневно также от своих соглядатаев, которые были повсюду, что народ начинает верить, что это истинный Димитрий, и что все города заколебались и стали непокорными и медлят посылать ратников на войну, ибо не видят, когда будет тому конец, то он, [Борис], сам стал сомневаться и думать, не истинный ли то Димитрий и вознамерился, впав в отчаяние, истребить весь город Углич со всеми его жителями за то, что Димитрий бежал оттуда; однако, услышав страшные клятвы патриарха и епископов, также князя Василия Ивановича Шуйского, который клялся в том, что собственноручно положил во гроб и похоронил истинного Димитрия, он оставил [это намерение], и сверх того говорили ему: “Когда будете вы так казнить народ неповинно, то он отпадет от вас, подобно тому, как поступил народ в Комарицкой волости и Северской земле, ибо вы дозволили столь [жестоко] обращаться со своим собственным народом за то, что он предался Димитрию, но они не разумеют того, и так неповинные были погублены вместе с виновными и весьма жестоко (barbarisch)”.

Таковы были речи, удержавшие Бориса от казней. С того времени он почти совсем не выходил из дому и на свое место посылал сына, и он [Борис], почти лишился рассудка и не знал, верить ли ему, что Димитрий жив или что он умер, так был расстроен его ум; тогда решился он испытать крайнее средство, и в случае неудачи вознамерился лишить себя жизни.

И призвав к себе Петра Федоровича Басманова, доблестного витязя, который так верно служил ему в земле Северской и других местах, как о том было рассказано, и [хотя] он был низкого рода, [Борис] обещал выдать за него свою дочь и дать [за ней в приданое] царство Казанское и Астраханское и всю Сибирь (Sibiria), то же, что ранее он обещал Мстиславскому, который все еще был главным воеводою, но видя, что тот бездействовал и не мог поступить пообещанному, [царь] стал недоверять ему, полагая, что он не сдержал или не мог сдержать своего обещания, прилагает мало старания и сделался изменником.

[Басманов поставлен главным воеводою над московским войском; Борис обещал ему выдать за него дочь, если он победит Димитрия] Того ради Борис решил отозвать его в Москву, а с ним также и Шуйского. Басманов обещал и поклялся, коль скоро то не истинный Димитрий, то он его схватит и лишит жизни или сам сложит голову (oft selver den hals daerin laelen), но когда истинный, то он почтет невозможным умертвить его и даже не помыслит сражаться против него; на что царь Борис, а с ним многие другие поклялись ему великими клятвами, что то не истинный [Димитрий], а расстрига, что значит монах, как о том выше было сказано; после чего Басманов вышел.

И когда Басманов вышел из царских покоев (camer), то встретил в передней Симеона Никитича Годунова, самого ближнего к царю боярина, которого прозвали правым ухом царевым, и он слыл в народе жестоким тираном, как о том было сказано, и когда он спросил Басманова, что обещал ему царь, Басманов, отлично зная, что Симеону Годунову, но никому другому, должно все открыть, поведал ему [о царевом обещании], на что Симеон отвечал: “Ах, употребите все старания, чтобы умертвить Димитрия, или пусть это сделают по вашему повелению, ибо мне приснилось, что он истинный царевич, и я