Спецы в два счёта схватили меня под белы руки. Мир вокруг завертелся, из квартиры донеслись новые выстрелы, и я тут же оказался на улице, несомый бойцом спецназа. Он волок меня к белому «рафику» скорой помощи, где уже ждали два врача. Передав меня с рук на руки, «спец» длинными прыжками унёсся обратно к дому, где все ещё гремела перестрелка, а меня усадили на кушетку.

Когда врачи склонились надо мной, на их лицах в полсекунды отразился полный спектр эмоций: от удивления и недоумения до гнева и страха.

– Пошли нахер отсюда! – пистолет был красноречивее любых слов. Врачи выскочили из кузова, размахивая руками и крича, а я, перебравшись на водительское место и выбросив предварительно раскуроченный навигатор, помчался прочь под аккомпанемент выстрелов и сирены.

Я катил через район, подскакивая на ухабах, и видел, что сил на мою поимку не пожалели – в оцеплении одних только «воронков» десятка. А ещё милиция, скорая, тройки дружинников: против одного меня были сотни людей, которые могли бы сейчас ловить, например, убийцу депутатов. Или его уже нашли?

Минуты хватило, чтобы прорваться. Последние конусы и деревянные красно-белые барьеры, охраняемые дружинниками, остались позади, и я, наконец, выключил сирену. На лобовое стекло упали первые капли дождя.

«Рафик» бодро нёс меня по ночным улицам. Чуть посвистывал двигатель, хлопали распахнутые настежь задние двери, дребезжали какие-то медицинские штуковины в кузове. Долго так продолжаться, разумеется, не могло: в машине был передатчик, по которому меня могли отследить, а это значило, что машину нужно было бросать.

Так я и поступил: нашёл угол потемнее, заглушил двигатель и вылез, приземлившись по закону подлости в холодную лужу.

Доехав до более-менее цивилизованного места и осмотревшись, я увидел, что нахожусь на узкой улице, зажатой между двумя типовыми блоками микрорайонов. Тусклые жёлтые фонари были редки и практически не давали света, так что панельные двадцатиэтажки, стоявшие друг напротив друга, выглядели, как тёмные и мрачные стены лабиринта, из которого нельзя выбраться. В ветвях шумел усилившийся дождь. Он падал с тихим шелестом на сплошной ковёр опавшей листвы и собирался в маленькие пенистые грязные ручейки.

– Что же делать, как мне быть? – нараспев пробормотал я и, не придумав ничего лучше, сорвал ненужные более платок с юбкой и побежал, куда глаза глядят, надеясь отделить себя от преследователей самым древним из всех препятствий – расстоянием. Снова на улице, в одиночестве, мокрый, замёрзший и отчаявшийся. Вернулся почти в то же состояние, в котором пребывал до встречи с героической пулемётчицей.

Но были и плюсы: я прожил ещё один день свыше отведённого «тройкой» срока и очень хотел прожить ещё. Через полчаса пробежки по тёмным пустым дворам, в которых мои шаги отдавались гулким громким эхом, я понял, что выдохся и потерялся. Изо рта вырывались облачка пара, а в сознание потихоньку прокрадывалось отчаяние.

Оно было тягучим и мерзким, как старая жвачка. Сковывало движения, отнимало силы и стократно усиливало все негативные ощущения: холод, ветер, дождь, усталость и саднящие раны – набросились на меня, как свора голодных псов. А в голове сами собой возникали крамольные мысли, вроде сдаться и принять собственную участь.

«Всё равно ты не сможешь бегать вечно», – говорило мне отчаяние, напитывая сознание вязким ядом жалости к самому себе. «У тебя нет другого выхода».

Я поймал себя на том, что иду всё медленней и медленней, запинаясь на ровном месте, ссутулившись и шаркая ногами, словно дряхлый старик. И в тот самый момент, когда я увидел на жёлтой от света фонаря стене тень – сгорбленную, тощую, еле перебирающую ногами, то почувствовал яростное желание удавить самого себя.

Нет. Ни хрена. Никакой сдачи.

Усилием воли я выпрямил спину и зашагал вперёд твёрдо, как на строевых занятиях. Каблуки ботинок, влажно чавкая, вбивали в асфальт грязь и листья, разбрызгивали воду из луж.

«Буду жить!» – твёрдо пообещал я самому себе и, вопреки здравому смыслу, этому обещанию поверил.

Нужно было срочно найти место, чтобы спрятаться и согреться. Я обошёл все подъезды, но ни в одном из них не оказалось своей Зинаиды – героини войны, лишённой заслуженных высших наград, потерявшей семью и вынужденной кормить уличных котов, чтобы дарить нерастраченную любовь хоть кому-то.

Наверняка несчастная старуха уже мертва. Земля ей пухом. Я не верил в бога, но сейчас мне очень хотелось ошибиться, чтобы Зинка-пулемётчица действительно оказалась рядом с теми, кто дорог ей и кому дорога она.

Миновав несколько микрорайонов, я не нашёл ничего, кроме открытых люков старой канализации, и был уже готов лезть внутрь, как вдруг увидел вдали тусклую синюю вывеску «Гастроном».

Из-за непроглядной тьмы она сверкала, как сверхновая, и я направился к этому свету, отчаянно желая, чтобы это был кооперативный магазин, работающий круглосуточно. Я не знал, что буду делать, когда окажусь внутри. Возможно, просто постою, согреваясь, возможно, стану клянчить еду, а возможно, ограблю, – зависит от ситуации.

Но не судьба: на двери магазина висел огромный замок, зато за углом я заметил красное свечение и вскоре стоял у входа в подвал, над которым висела, мигая и жужжа отходящим контактом, вывеска с надписью «Рюмочная».

«Ну, хоть что-то».

Умывшись дождём и постаравшись избавиться от крови на лице, я спустился вниз по лестнице, узкой настолько, что даже мне – жилистому и поджарому человеку – было сложно развернуться. Под ногами валялись блестящие жестяные крышки и расплющенные подошвами сигаретные бычки. Эта лестница из-за узости и крутизны представляла собой сложное препятствие даже для трезвого человека, а уж как выбирались отсюда пьяные, лично для меня было загадкой.

Едва я открыл дверь, в нос шибанул ядрёный аромат искусственного табака. Я узнал солдатские пайковые сигареты «Полёт» – один из множества брендов советской эпохи, с любовью воссозданных нынешней Партией. В сизом дыму скрывалось помещение с низким потолком, стенами, обшитыми потемневшей фанерой, и стойкой, за которой ярко светился полупустой холодильник с пивом. Там же стояла дородная кучерявая женщина, не умевшая пользоваться макияжем и из-за этого похожая на циркового клоуна. Рюмочная была небольшой – всего на шесть столиков, из которых была занята половина. На мне сразу же скрестились взгляды всех присутствующих, и так же моментально отлипли, не найдя во мне ничего особенно интересного.

Посетители, как я и думал, оказались заводскими работягами после смены и полукриминальными элементами. Кто ещё мог позволить себе пить по ночам?

Троица мужиков в синих комбинезонах разлила бутылку «Пшеничной» по гранёным стаканам и запивала разливным пивом из кружек. Кроме выпивки на столе у них наличествовала безжалостно расчленённая курица – тощая и подгоревшая.

Пара помятых личностей очень подозрительного вида распивали портвейн, закусывая дымом тех самых армейских сигарет.

Третий столик занимал старый сухощавый сморщенный дед в пехотной фуражке со звёздочкой и чёрном пиджаке с орденской планкой. Одна рука висела на перевязи, а второй старик заливал в себя уже третью кружку пива, закусывая лежавшей на газете разодранной воблой. Внутри было на удивление тихо: радио негромко напевало что-то из репертуара современной эстрады, да вполголоса переговаривались посетители.