– Чего хотел? – поинтересовался шеф.

– Чтобы я работал на него. Выполнял какие-то задания.

– Прекрасно. Это упрощает дело. Товарищ майор! – провозгласил Палыч. – Властью, данной мне Народом НСССР, объявляю вас двойным агентом. Возвращать в ряды Конторы тебя никто не станет, поскольку ты, во-первых, главный подозреваемый, во-вторых, возвращение поставит крест на всей конспирации, а в-третьих, ты и правда шпион. Правда, пока точно неизвестно, чей. Хрен его знает, что ты сделаешь, оказавшись снова в Конторе… Зато! – начальник поднял указательный палец. – Я пущу твои поиски по ложному следу, дам немного денег и оформлю новые документы. Не облажаешься – и мы тебя реабилитируем.

– Посмертно? – фыркнул я.

– Возможно, – с каменным лицом сказал шеф. – Как ты там говорил недавно? Родина вас не забудет, но и не вспомнит?

Мне оставалось лишь мрачно кивнуть и надеяться, что очередной крутой поворот судьбы не выкинет меня на обочину.

14

Я замер в ожидании огромной мурчащей чёрной морды, но Манька не спешил ласкаться. Песня дошла до припева, когда я, наконец, вспомнил, что нахожусь не у себя дома, и пробурчал ругательство.

Вместе с документами Палыч дал мне ключи от тесной комнатки в одном из деревянных бараков. Их построили в качестве жилья для нуждающихся на короткий срок, но как показала жизнь, нет ничего более постоянного, чем временное.

Узкая солдатская койка скрежетала продавленными пружинами, когда я переворачивался на другой бок. Из-за пыльных стёкол, пространство между которыми было оплетено паутиной и заполнено сухими мухами, в комнату проникал свет – тусклый, серый и больной. Кроме кровати в малюсенькой комнатке два метра на четыре, не было ничего. То есть совсем. Четыре стены, оклеенные газетами, и низкий потолок, почерневший от плесени. На нём темнела блямба динамика радиоточки. Я усмехнулся, вспомнив запрос давешнего еврея с Горбушки о собственной квартире.

Палыч нарочно загнал меня в этот гадюшник: целый район, застроенный развалюхами, был прекрасным местом для того, чтобы потеряться. Подумаешь, к множеству местных небритых рож прибавилась одна чужая. К тому же в таких условиях совершенно точно не возникнет желания отсиживаться отсиживаться, а Палыч стремился разобраться со всем по-быстрому.

От сна в одежде зудело всё тело. Валяясь в кровати под одеялом, пропахшим пылью, я смотрел в стену и постепенно приходил в себя.

Нужно было переварить события прошедших нескольких дней, проанализировать информацию, составить план… Но делать этого совершенно не хотелось. Вместо этого я предпочёл пролежать почти час, пока мочевой пузырь не заставил меня подняться и проследовать в коридор, где в вековечной темноте, заполненной старыми ботинками, коробками и непарными лыжами, тускло светилась на зелёной бетонной стене одинокая лампочка.

Горячей воды не было: даже на кране наличествовала единственная ручка с синим кружком, но оно и к лучшему – умывание помогло взбодриться. Правда, вытереться было нечем, и я, кажется, стал ещё грязнее, чем был.

Рожа в зеркале выглядела ужасно. Майор Иванов, крутой агент КГБ с лицензией на убийство, Джеймс Бонд двадцать какого-то столетия смотрелся так, словно вот-вот попросит рубль на опохмел. Небритый, опухший, в старом клетчатом пиджаке поверх тельняшки, несоразмерной кепке, офицерских галифе и сапогах, я был похож на уголовника. Впрочем, всё верно. Так оно и было.

Поразмыслив, я решил, что сидеть дома нет ни одной причины. Нужно выбраться куда-нибудь в цивилизованное место и хотя бы позавтракать. Узкая извилистая улица между рядами бараков оказалась ожидаемо грязной – лужи по пояс, довоенный ещё асфальт. За почерневшими от сырости покосившимися деревянными заборами стояли редкие машины и сушилось на верёвках бельё. Из открытых дверей деревянного сарая-гаража доносился ритмичный лязг.

Где-то вдалеке лаяли собаки, навстречу мне прошла сгорбленная старуха в ярко-оранжевом платке.

Как будто я не в двух шагах от центра Москвы, а в райцентре образца девяностых годов двадцатого века. И не скажешь, что где-то мчатся сверхскоростные автопилотируемые машины, боевые корабли Советского Краснознамённого Космического Флота бомбардируют Луну, а человечество почти построило коммунизм и научилось сращивать в симбиозе плоть и железо.

Искомая столовка нашлась у бывшей станции метро Бауманская. Непривычно было видеть пространство вблизи неё незастроенным: я помнил огромный театр, торговый центр и множество старинных домов, как на Пречистенке, но сейчас от той, старой Москвы практически ничего не осталось. Она обратилась в руины, а руины расчистили бульдозерами и возвели кривые «времянки», так что над пейзажем теперь доминировали два четырёхэтажных деревянных барака и чудом уцелевшая церковь. Чёрный обугленный шпиль на колокольне глубоко вонзался в серое небо, как модернистский памятник приключившейся ядерной бойне.

В глаза сразу же бросалось многолюдье. Куча студентов в тёмно-синей униформе, рабочие с шарикоподшипникового завода, расположенного неподалёку, и множество стариков, инвалидов и ветеранов. Они шли на колхозный рынок: бравые деды с орденскими планками, наполовину железные из-за фронтовых травм, бережно поддерживали под руку своих прекрасных дам, чьи спины были согнуты напополам из-за тяжёлой работы в молодости.

Столовая находилась рядом с трамвайной остановкой и была прилеплена к серой панельной уродине – новому корпусу знаменитого университета.

В часы занятий она пустовала, и я оказался практически единственным посетителем. Помимо меня за белым столиком в углу сидели два парня лет по шестнадцать и внимательно смотрели на оранжевую голограмму какого-то чертежа, время от времени передвигая или изменяя размер той или иной детали.

– Кофе и три бутерброда с колбасой, пожалуйста, – попросил я у скучавшей продавщицы – крупной краснощёкой девахи с голубыми глазами и ниспадающей на глаза кудрявой светлой чёлкой.

– Тридцать копеек! – ответила она.

– Нету, – помотал я головой. – Давайте по труду.

– Какой коэффициент? – спросила женщина. Я показал новые документы.

– Один и два.

– Два бутерброда, – скривилась продавщица.

Я присмотрелся к меню:

– А можно бутерброд и котлету?

– Котлет нету!

– Давайте три бутерброда! – потребовал я.

Да уж. Палыч явно не желал облегчить мне задачу. Был бы мой трудовой коэффициент хотя бы полтора, я бы позавтракал как следует. Можно было, конечно, и за деньги, но Палыч подкинул мне совсем немного, а потому нужно было экономить. Получив заказ и «расплатившись» коэффициентом, я уселся, отвернувшись лицом к стене, и крепко задумался, выстраивая заново всю цепочку расследования. Сзади проехал, стуча колёсами по рельсам, трамвай, и из-за него пол под моими ногами мелко завибрировал.