о том, чтобы не приближаться к женщинам. На своё счастье я постригся в монахи, зачем же мне приближаться к женщинам? Я стану исполнять заповедь «не распутничай». Заповедь «не лги» запрещает врать. Однако для того чтобы не причинить кому-нибудь вреда, иногда соврать просто необходимо. К тому же порой пускаешься во враньё и для того, чтобы помочь человеку. А поскольку в разговоре с буддой лгать не подобает, скажу так: я не стану исполнять заповедь «не лги». Теперь заповедь «не пей вина» — она запрещает пить вино. Однако когда во время медитации достигаешь прозрения, эта заповедь мешает возникновению сердечного восторга. Не знаю, как у других, но у меня точно бывает так, что мне надо выпить. Так что я стану исполнять заповеди «не воруй» и «не распутничай». Остальные три исполнять не стану. Не забудь об этом, будда!

Бэнкэй сам себя спросил и сам себе ответил. Закончив смиренным поклоном, он вышел из Зала заповедей. Не успел он пройти и десяти тё, как увидел, что Учитель из Сануки[232] по имени Сюнкай, старый монах лет шестидесяти, направляется куда-то. Он был одет в платье из добротной ткани и шёлковую рясу. В качестве посоха ему служил длинный меч. Мусасибо преградил ему дорогу, благоговейно сложил руки, и сказал: «Ты, должно быть, слышал обо мне. Меня звали Вакаити, но обо мне шла такая дурная слава, что я посчитал его неподходящим. Так что теперь я стал монахом и зовусь Мусасибо Бэнкэй из Западной башни. Поскольку и родители, и учитель меня ненавидят, даже платья у меня нет. Я нуждаюсь. Подари „не свою одежду, ведь так полагается“.»

— Это немыслимо! — воскликнул Сюнкай.

— Пусть для тебя немыслимо, а для меня мыслимо.

— Ты невыносим! Отправляйся туда, где жил. Там тебе и дадут одежду.

Бэнкэй сказал: «Да не всё ли равно, кто мне её подарит? Раз уж мы встретились, прошу тебя — отдай мне свою одежду».

— Это немыслимо! — повторил Сюнкай и одежду снимать не стал.

Бэнкэй наклонился, подогнул колени и сложил молитвенно руки. Теперь он стал одного роста с Сюнкаем, а ведь у того на ногах были надеты асида — туфли на высоких подставках. А если Бэнкэй приосанился бы да на цыпочки встал, он был бы сяку на три выше Сюнкая в его туфлях. Бэнкэй взглянул на Сюнкая с нескрываемой ненавистью.

— Так может говорить только презренный человек! Может, ты не слыхал примеров из времени Шакьямуни? Принц Сиддхардха отдал своё тело голодному тигру, а когда был рождён царём Шиви, он положил на весы кусок своей плоти и спас жизнь голубю[233]. Именно поэтому он стал буддой! Ничего такого от тебя я не требую, но ведь для важного господина вроде тебя лишиться платья — пустяк. Я, самый необузданный послушник этого монастыря, постригся в монахи, поскольку имел склонность к изучению буддийского закона, и теперь должен получить платье. Да даже говорить об этом смешно! Дело ведь не в том, что у тебя нет другого платья. Ты не хочешь его мне подарить, а у тебя их, должно быть, штук сто. Знай, поскольку скупиться нехорошо, дабы наказать скупого, я сниму с тебя платье!

С криком: «Платье или жизнь!» — Бэнкэй выхватил длинный меч, подскочил к Сюнкаю и хотел ударить его.

«Только не это!» — подумал Сюнкай и завопил: «Погоди! Погоди! Я сам сниму!» Трясясь и дрожа, он снял платье.

— Нижнее косодэ тоже снимай! И штаны снимай! Быстро!

Оставив Сюнкая в одной нижней рубахе, Бэнкэй надел его белое косодэ, добротную полотняную одежду, шёлковую рясу, нацепил лакированные асида, вооружился мечом.

— Ну как, идёт мне? Что скажешь? — спросил он.

— Не идёт! — заявил Сюнкай, но, подумав, что Бэнкэй рассердится, он поправился: — Очень идёт! Ты ведь так молод и красив.

— Вот и хорошо. Когда меня хвалят, меня прямо распирает от гордости. Однако вот что плохо: перед буддой я дал обет не брать у людей их вещи. Не получится ли, что я солгал будде? Впрочем, это ведь не кража. Я ведь только попросил тебя отдать мне одежду. И всё же, давай лучше поменяемся, — с этими словами Бэнкэй отдал Сюнкаю то, что носят послушники: цветастое косодэ, штаны и хитатарэ.

— Одевайся, монах! — произнёс он.

— Как можно в моём возрасте носить такие цветастые вещи? — запротестовал Сюнкай.

— Если ты не оденешься, ты станешь сердиться за то, что я отобрал твоё платье! Нет уж, надевай.

Бэнкэй стал его уговаривать, и Сюнкай подумал, что если он не наденет это платье, ещё неизвестно, что может выкинуть такой человек, как Бэнкэй. Против своей воли, трясясь и дрожа, Сюнкай оделся и, стыдясь своего вида, уже собирался свернуть на боковую тропинку, но Бэнкэй нарочно выпроводил его на прежнюю дорогу.

— Неприлично, чтобы у такого старого монаха не было спутника. Пошли вместе! — предложил Бэнкэй, пропуская шестидесятилетнего старца вперёд.

За его спиной Бэнкэй обнажил меч на длинной палке и поблёскивал им над головой Сюнкая. Сюнкаю было так страшно, что ему казалось, будто его душа отделилась от тела. Люди, увидев их, хлопали в ладоши, пританцовывали и смеялись в голос: «Смотрите, Сюнкай снова стал послушником!»

Наконец путники добрались до жилища Сюнкая.

— Я очень благодарен тебе за то, что ты подарил мне одежду. Теперь мы с тобой хорошо знаем друг друга. Если у тебя не будет платья, не стесняйся, в любое время приходи и проси у меня. Что бы ты ни попросил, я никогда не буду на тебя в обиде, — сказал Бэнкэй и зашагал в сторону столицы.

В голове Бэнкэя крутились такие мысли: «Я взял самое подходящее для горы Хиэй имя, а меня прогнали. Что ж, обойду Японию, буду заниматься боевыми искусствами. Если в Поднебесной не найдётся мне равных, отправлюсь в Китай, обойду все семь воюющих царств[234], в сражениях удостоверюсь, что такого, как я, больше нет. А уж потом все силы отдам служению будде. Вот только если при нашем дворе найдётся кто-то равный Бэнкэю, тогда уж придётся дать ему клятву верности на эту и на следующую жизнь.» Однако заниматься боевыми искусствами невозможно, не имея длинного меча-тати и короткого меча-катана…

В столице на Третьей улице жил умелый кузнец Кокадзи. Бэнкэй отправился к нему. «Меня прислал командующий правой гвардией![235] Изготовь длинный меч длиной в пять сяку восемь сунов и короткий — в три сяку три суна. Поскорее! Приказываю тебе!» — подгонял он кузнеца.

Бэнкэй хорошо разбирался в кузнечном деле: «Сделай