Разбойники рассеялись в разные стороны. Бэнкэй находился в самой глубине храма и всё слышал. «Ну и ну! Да этому Юкихару здорово повезло! Теперь я отплачу ему за его доброту». Вместо того чтобы совершать паломничество в Кумано, Бэнкэй тут же поспешил назад к Юкихару.

Увидав Бэнкэя, Юкихару струсил и не вышел к нему. Дрожа, он скрылся в глубине дома. Он сказал жене: «Ужас-то какой! Опять этот дьявол явился. Что станем делать?»

Жена ответила: «Какой ты всё-таки нерешительный! Может, хоть под влиянием этого храбреца ты сможешь измениться. Попробуй!»

— Попробую, — сказал муж.

И вот, приказав подать самые изысканные яства, он вышел к Бэнкэю. Бэнкэй очень обрадовался, наелся досыта. Вина было хоть залейся, Бэнкэй пил без удержу. После этого он умылся, отправился к домашнему алтарю и стал возглашать «Лотосовую сутру». Его голос был так благороден, что невозможно передать словами. С беспредельной благодарностью ему внимали даже те, кто прозвал его Дьяволом.

И вот наступил тот самый день, час Лошади. Люди зашумели: «Что делать? Со всех сторон идут воины! Они уже совсем близко!»

Жена Юкихару подошла к Бэнкэю.

— Я надеюсь на вас! — взмолилась она.

— Я в этом деле разбираюсь. Доверьтесь мне, — ответил Бэнкэй.

Он очень обрадовался, что всё так вышло. С четырёх сторон на вышках он расставил молодых самураев и с нетерпением стал ждать.

И вот в один миг нахлынули разбойники, они разом издали боевой клич. Тут же последовал обмен стрелами, они летели одна за другой. Обе стороны сражались с ужасными криками — словами не сказать. Однако Бэнкэю всё было нипочём — пусть встают волны и дует ветер. Время шло, а он читал восьмой свиток «Лотосовой сутры». «Чудесная сила одной колесницы — один стих, одно слово — больше радости ревностной веры, глубже сутр пяти парамит[243]. Так чудесна сила стиха одного. С жизнью расстались враги и друзья, но достигнут мгновенно просветления все». Бэнкэй молился о душах усопших, он с шелестом перебирал чётки, на глазах появились слёзы, вид его был суровым. После этого Бэнкэй приказал тем, кто стоял на четырёх башнях:

— Спускайтесь и сделайте вид, будто убегаете, а когда враги окажутся внутри, тогда закройте ворота.

— Слушаемся!

Люди спустились, кое-как побросали оружие и побежали от ворот вглубь усадьбы. Разбойники увидели это.

— Там есть скаковой круг! Вперёд! Вперёд! — кричали разбойники, беспорядочно бросившись в направлении большого сада.

Бэнкэй в этот день был одет так: тёмно-синяя рубаха-хитатарэ, какие носят под доспехи, чёрный доспех пристегнул плечевыми ремнями, как надо затянут верхний пояс, левый и правый наручи, украшенные изображениями журавлей в облаках, поножи, отшлифованные как сандаловое дерево, на боку меч, тот, что длиннее пяти сяку, короткий меч в три сяку и шесть сун, кинжал в девять сун и пять бун на боку с правой стороны. Деревянный шест длиною в три кэна он зажал под мышкой, выпрыгнул в большой сад и свалил всех врагов до единого — они повалились подобно тому, как от одного толчка падают шахматные фигуры. В это время отовсюду выскочили молодые самураи и начали биться. Разбойники ворвались через калитку в воротах, и за ними ворота закрылись. Ни один не смог просочиться обратно, но бились они отчаянно. Бэнкэй орудовал своей палкой, но разбить вражеской кольчуги не мог, а потому он бегом вернулся в дом, схватил «алмазный» шест, и тут уж головы и ноги полетели в разные стороны. Юкихару это увидел: «О-о! Вот здорово! Больше не стану звать этого монаха Дьяволом, стану звать буддой». И он, и его жена сложили руки, кланяясь Бэнкэю.

Сражение закончилось, мёртвых стащили в одно место, их оказалось сто двадцать семь человек. Мечи собрали, нагромоздив их наподобие лесной чащи. Бэнкэй сказал, обращаясь к Юкихару: «Примите их в качестве уплаты за те ткани, которые вы подарили мне!»

Юкихару обрадовался, он повернулся к жене и сказал: «Если бы ты не оказалась такой прозорливой, мы бы не стали водить знакомство с этим монахом. А если бы не стали водить с ним знакомство, во время ночного грабежа разбойники отняли бы все наши богатства. Да, наверное, и не только богатства. Опасности подвергались и наши жизни. Я сначала подумал, что этот монах — дьявол, но он принёс нам счастье. Впредь, куда бы ты ни направлялся, ты можешь прийти к нам», — закончил он.

Но и это ещё не всё. Юкихару отправился в столицу и доложил господину Комацу: «Слишком уж много в стране шаек разбойников, Дарит беспорядок, я же уничтожил множество разбойников».

Господин Комацу выслушал его и ответил: «Это похвально».

Император и знать были в восхищении, и Юкихару удостоился награды. «Вот ведь здорово!» — думал Юкихару. Он вернулся к себе Домой и всё время громко повторял: «А ведь я прославился благодаря этому монаху!»

Часть вторая

И вот Бэнкэй, как он и собирался с самого начала, решил заняться изучением боевых искусств. Отставив паломничество в Кумано, он отправился по дороге Хокурикудо и пришёл в храм Хэйсэн в Этидзэн[244].

В храме он лентяйничал. И как-то раз от нечего делать стал думать о том, чтобы найти достойного и сильного соперника. Он воображал, как было бы приятно с кем-нибудь подраться, но как назло никого подходящего не находилось. Тогда он обошёл весь монастырь, но не нашёл никого, кто мог бы стать его противником. К северо-востоку от главного храма собрались монахи. Бэнкэй подошёл к ним. Там были послушники и монахи-воины, сидели они рядком, похоже, собрались на пирушку. В саду послушники и монахи играли в мяч. Бэнкэй надеялся, что, если пойти к ним, может, как-нибудь удастся завязать ссору. Он бесцеремонно и без всякого спросу уселся к пиршественному столу.

— Что это у вас за доспехи такие странные? И клинки затупились. Когда мечи вложены в ножны, они становятся обоюдотупыми. А как плохи ноги у ваших лошадей! На такую сядешь, она и с места не сдвинется.

Он болтал всё в таком же роде, однако пирующие с ним ругаться не стали, будто и не слышали. Видя, что он нарывается на ссору, решили ничего ему не отвечать. Бэнкэю стало противно, и он подошёл к тем, кто играл в мяч.

— Как называется эта штука, которую вы ногами пинаете? — спросил он.

— Это мяч, — ответили ему.

Бэнкэй рассмеялся: «Точно-точно, эта штука, которая называется „мяч“, очень похожа на голову монаха».

Его слова рассердили монахов.

— Да