– Чудны дела твои, Господи, – перекрестилась Инесса.

– Ну вот, дорогие мои, в ближайшие четыре года с вами ничего не случится. Все будет хорошо. А почему? Потому что вы сейчас поднялись вот по этой лестнице. Это священные ступени.

– Так чего ты всем не рассказала? Никто из американцев не пошел! И этот наш Эрик несчастный. Может, ему больше всех надо? – Инесса так расчувствовалась, что перешла на «ты».

– А здесь каждый решает. Каждый должен почувствовать. Вот вы же пошли.

– Я-то чего? Сама не знаю, чего пошла. Вот полотенце на голову намотала, и вперед.

– А может, монахи вам прийти разрешили. А кому-то не разрешили.

И эта мысль тоже немедленно засела всем в головы. Стало быть, они избранные. Ой нет, только не думать. Это совершенно неправильная мысль. Буддизм – он про свет, а тут гордыня получается.

Они еще походили вокруг храма, посмотрели на фонарики, которые тоже можно вполне даже оплатить, всего-то десять тысяч евро, и монахи будут за вас молиться. Соблюли все ритуалы по советам Яны, где надо умылись, где надо поклонились. И счастливые отправились в обратный путь.

Служба

Встали по будильнику, важно было не опоздать. Все прониклись важностью момента. Монах лично для них будет проводить службу.

– Да не лично для нас, а нам разрешили присутствовать на его каждодневной службе, – поправил Киру Саша.

– Да? А я думала, прямо для нас.

Храм представлял собой большую комнату, всю в разнообразных деревянных фигурках, застланную коврами. Монах перед молитвой поклонился присутствующим, повернулся к ним спиной и, сидя на коленках, начал свой долгий японский рассказ. Он раскачивался из стороны в сторону, речь его была тягучей и монотонной. Ему помогал молодой напарник, который сидел сбоку и тянул одну-единственную ноту, как бы аккомпанируя своему старшему другу. Видимо, чтобы тот не сбился с ритма. И чтобы соблюсти общий тон и тембр. О чем говорил монах? Это было непонятно, но общее ощущение важности момента присутствовало. Никто не впал в транс, никого монах не загипнотизировал. И как можно загипнотизировать человека, сидя к нему спиной? И как же неудобно было сидеть на коленках! Непривычно. Затекали ноги, невозможно было сосредоточиться на высокой мысли.

Лиза огляделась по сторонам. Как ни странно, не было обеих Рит. Даже Эрик пришел, для него единственного сделали исключение и поставили небольшой стульчик.

После молитвы главный монах провел им небольшую экскурсию по храму, Яна усердно переводила, а потом он на чистейшем английском языке вдруг произнес спич про то, как им непросто живется. И вот, к примеру, на очереди починка крыши. Всего нужно десять тысяч долларов. Но они будут рады любой помощи.

– Неожиданно, – прокомментировал Саша.

– У нас нету, – тут же отозвалась Кира.

– А я дам, – твердо сказала Инесса. – Десять тысяч у меня, конечно, тоже нету. Но каждый по копеечке, глядишь, и соберут. Вот крыша у них какая богатая! Жаль, если рухнет. Людей ведь пришибет. А они к нам всей душой.

– Друзья, у нас завтрак. И потом отправляемся.

– Так вроде говорили, что с монахом можно пообщаться? – заволновалась Лиза.

– А тебе надо?

– Мне нет, но любопытно же посмотреть на тех, кому надо, – зашептала она.

– А это абсолютно не наше дело! Пойдем на завтрак.

Они стояли перед автобусом. Было жалко покидать это святое место. Совместная прогулка на кладбище после завтрака показалась совершенно другой. Да, старина, история. И рассказывала Яна интересно и с душой. Но не было той тайны, той загадки и той избранности, которую почувствовали ночные путешественники, и стихов не было. Петрович опять фотографировал, все удивлялись вдруг резко покрасневшим кленам, изысканно красивой глубине цвета, прозрачности воздуха, тихому шороху ветра. Но кладбище вдруг стало просто кладбищем, права была Инесса: и у нас в Митине монументы имеются. Ночью они погрузились в эпоху.

Все собрались около монастыря, автобус еще не подъехал. Да, это тебе не наша церковь, не католический собор. Все другое. Непонятное, непривычное, но, как определила для себя Лиза, тут было про жизнь. Все монахи были живые.

– Они как будто не отличаются от нас, улыбаются, жизнь в глазах. Яна, что вы скажете?

– Все непросто… – Яна улыбалась. Очень по-японски. – Буддизм – религия, казалось бы, простая, они и призывают жить просто, ни к чему не привязываться, ни от чего не зависеть. Но тут много и противоречий. Они для себя все четко объясняют. У буддистов самое важное – это ход мыслей. Живи, как хочешь, но думай правильно. Они уверены, если человек будет правильно думать, то он и жить научится так, как надо. Вот этому и учат монахи. И их главная задача самим научиться мыслить, а лучше вообще убрать мысли из головы. Есть очень строгие школы с тяжелейшими медитациями. Они медитируют по шестнадцать-семнадцать часов ежедневно. И так, например, семь дней. Потом послабление, обязательные медитации всего семь часов в день. Потом опять семнадцать. Так и живут. У монахов ведь нет послушаний. Они не работают, как, к примеру, наши монахи. Но это и понятно. Поработай-ка после таких медитаций. Это невозможно. И самая главная цель медитаций – избавить человека от страданий. Мы же страдаем от всего. Вот тут вы спрашивали про смерть матери. А нужно научиться не страдать. Вот я на лекции присутствовала, и мне очень понравился пример лектора. Если будет тонуть ребенок, а на берегу медитирующий монах. Побежит ли он спасать ребенка?

– Неужели нет? – ахнула Лиза.

– Совершенно точно нет. Во-первых, потому что все равно ребенок переродится, во-вторых, весь мир – иллюзия. На самом деле ничего нет, все в нашем воображении. И, в-третьих, если он медитирует по-настоящему, он даже и не заметит ничего.

– Сложновато для нас.

– Да, в это учение нужно вникнуть. Оно очень интересное. С одной стороны, от всего нужно получать радость, а с другой – в любом деле всегда есть конец. И свидание заканчивается, и красивая мелодия. И наступает разочарование. И поэтому полная гармония – это равнодушие. И путь к нирване. И тут самое сложное. Вот оно, где самое сложное, чтобы сама нирвана не стала страстью.

– Да, для того чтобы все это постичь, то действительно нужно медитировать по семнадцать часов.

– Именно так. Вот мы думаем, что у нас пять чувств. А буддисты говорят – шесть. Шестое чувство – мышление. Способ восприятия воображаемых объектов. Ну, например, о чем вы сейчас мечтаете?

– О мороженом, – вдруг отозвалась Рита маленькая. Надо же, оказывается, девочка внимательно слушала.

– Вот! А каком мороженом ты мечтаешь?

– О «Баскин Роббинс»!

– И как оно выглядит? Какой вкус?

– Ну, в таком стаканчике розовом. И я люблю смесь шоколадного и малинового.

– И ты прямо чувствуешь сейчас вкус во рту. Вот это и есть то самое шестое чувство. Или монахи не правы?