Находились в залах и провокаторы из бывших белых офицеров. В середине выступления они вдруг вставали, запевали гимн старой России «Боже, царя храни» и кричали:

— Вы убийцы нашего царя! Верните нам нашу Россию!

Обычно их силой выводили из залов.

Другой неприятной стороной миссии Михоэлса стали разговоры некоторых американских евреев о возможном образовании еврейского государства Израиль. Михоэлс не хотел участвовать в политических играх. Он был актером и представителем своего комитета по сбору пожертвований. Он понимал, что в 1943 году, когда ход войны с фашизмом еще не был окончательно предрешен, строить какие-либо планы об образовании самостоятельного государства было слишком рано. К тому же он помнил судьбу своего друга Михаила Кольцова, который поплатился жизнью за слишком активное политическое участие в войне между республиканцами и Франко в Испании.

Эренбург в Москве говорил Михоэлсу, что собирался записывать материалы о зверствах немцев в специальную «Черную книгу». Оказалось, что американские активисты тоже делали нечто подобное и без ведома Михоэлса внесли в свою «Черную книгу» материал о нем как о стороннике создания Израиля.

Через несколько лет это сыграло роковую роль в его судьбе.

* * *

На западном берегу страны, в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, у Михоэлса тоже были интересные встречи. Он впервые встретился с великим киноартистом Чарли Чаплином. Оба актера низко склонились друг перед другом, выказывая взаимное почтение к таланту. Чаплин сказал:

— Знаете, мистер Михоэлс, я провел целое расследование и пока не нашел в себе еврейской крови. Но я не теряю надежды, что найду.

Он уговорил своего друга, газетного магната Херста, и оба они пожертвовали по десять тысяч.

Потом были встречи со знаменитыми беженцами из Германии — Лионом Фейхтвангером, Томасом Манном. Оба писателя тоже с большим уважением отнеслись к Михоэлсу и дали пожертвования.

Турне длилось семь месяцев и увенчалось большим успехом, газеты и радио Америки восторгались Михоэлсом. В Советском Союзе за этой поездкой тоже следили. 16 июня 1943 года в «Правде» писали: «Соломон Михоэлс и Ицик Фефер получили сообщение из Чикаго о том, что специальная конференция „Джойнта“ начала кампанию отправки тысячи санитарных машин для потребностей Красной армии»[18]. Михоэлс не знал об этом сообщении, а если бы узнал, то мог испугаться — упоминалось, что сионистская организация, которую так не любил Сталин, решила помогать Советском Союзу и что он, Михоэлс, входил с ней в контакт. На самом деле контакта не было, «Джойнт» решил собирать деньги по своему усмотрению. Однако, это было замечено и записано генералом Райхманом.

Они собрали в Америке 16 миллионов долларов, в Канаде и Англии — 15 миллионов, один миллион — в Мексике и даже издалека, от евреев Палестины, которая тогда была под британским протекторатом, пришло 750 тысяч долларов.

Когда они вернулись в Москву, в войне уже наметился перелом — советские войска отстояли Сталинград и перешли в наступление, немцы стали отступать. Настроение у советских людей улучшалось.

Московские евреи говорили между собой: «Наш Михоэлс великий человек».

Генерал Райхман поздравил Михоэлса и сказал ему самые лестные слова:

— Товарищ Сталин вами доволен, — а потом добавил: — Но ему не понравилось, что Джойнт тоже дал пожертвование.

Сельская тюрьма — просто большая изба, приспособленная для временной остановки арестованных. На забитых досками окнах прорези для высоких решеток, через них невозможно ничего увидеть, но слышно все, что говорят во дворе. Через несколько минут после того как Сашу с Федей заперли в комнате, громкий голос произнес по-украински:

— Поймали двух жидов, сейчас будем расстреливать.

Оба они — и Саша, и Федя — мгновенно поняли, что это о них. Хотя никто их не спрашивал и не проверял, евреи ли они, но назвать их «жидами» украинцам было очень просто: так можно скорее с ними покончить. Услышав эти слова, Федя страшно побледнел и впал в настоящую панику, он забегал по камере из угла в угол — три шага в одну сторону, три обратно, затрясся и даже начал подвывать. Саша осел на нарах, всеми силами стараясь держаться спокойно. Да и где же было бегать от волнения по этой маленькой камере: наперегонки с Федей? С самого момента ареста он уже смирился с мыслью о смерти, знал, что ее не избежать, и убеждал себя как можно спокойнее отнестись к моменту расставания с жизнью. Что ему оставалось? Он мог сделать только одно, последнее усилие в своей жизни — не показывать врагам свою слабость.

В этот момент резко отворилась дверь. На пороге с пистолетом в руке стоял офицер в форме гестапо и переводил взгляд с одного арестанта на другого, злобно ухмыляясь. Федя в ужасе упал на колени, повалился набок и зашелся в рыданиях. Саша весь похолодел, мельком исподлобья глянул на офицера: ему показалось, что это был один из тех, кто сопровождал конного старшего офицера, убийцу молодого еврея в первый день плена. Саше хотелось выразить ему свое презрение ответным смелым взглядом, но мышцы лица не слушались, губы мелко подрагивали. Все-таки он выдержал взгляд офицера и опять отвернулся от него, оставшись сидеть. В голове стучала одна мысль: «Так вот, значит, кто меня убьет — этот поганый офицер. Сейчас, здесь, или выведет на улицу?»

Офицер стоял в дверях несколько минут, достаточно долго, чтобы навести страх на пленных. Он явно наслаждался страхом Феди и упорно смотрел на Сашу: выдержит ли тот его взгляд? А потом вдруг повернулся и вышел, снова заперев дверь на замок. Они так и не поняли, зачем он приходил. Наверное, просто хотел полюбоваться на страх людей перед смертью. Они все еще ждали прихода других, но через некоторое время во дворе раздались чьи-то крики и выстрелы. Саша с Федей в недоумении переглянулись: очевидно, там расстреляли кого-то другого, может, тех двух евреев.

Пленных оставили в камере на всю ночь, а утром на них надели наручники, сковав друг с другом, вывели во двор и показали жестом, чтобы они лезли в кузов грузовика. Туда же с ними влезли десять немецких солдат, целая команда. У Саши в голове мелькнуло: «Так значит, везут на расстрел и убьют нас вот эти самые солдаты». Они отнеслись к пленным как-то безразлично, ему даже показалось, что некоторые из них смотрели с сочувствием. Что ж, они тоже были молодыми, как и Саша с Федей. Смотрели-то они, может, и с пониманием, но по приказу всадят в них все десять пуль. Вчерашний офицер подошел к машине, опять издевательски посмотрел на пленных и сел в кабину. Машина тронулась, и Саша подумал, что все-таки был прав — этот офицер будет командовать его расстрелом. Солдаты по дороге весело переговаривались между собой, Саша думал о смерти, но как-то механически старался их понять. Разговор был чисто солдатский — о женщинах. Саша слушал вполуха и думал: вот в кузове сидят рядом — он и они. Они должны его расстрелять. Он думает о смерти, они думают о бабах. Саша даже вздрогнул от этой жуткой мысли. А Федя молча трясся, но уже не подвывал — устал за ночь и у него пропал голос, потом он заснул.