Так называемая акция «эвтаназии» началась с детей. 18 августа 1939 г. Имперский комитет по регистрации серьезных наследственных и врожденных болезней направил всем врачам распоряжение об обязательности доклада о любых случаях врожденного слабоумия у новорожденных, а также синдрома Дауна, микроцефалии, гидроцефалии, спастического паралича или отсутствия конечностей. Регистрационные формуляры изначально поступали на рассмотрение трех медицинских экспертов. В результате этого проекта лишились жизни 5000 детей, и скоро тридцать психиатрических приютов создали так называемые детские отделения, где пациентов убивали с помощью комбинации лекарственных препаратов и голода[172].

Вторую секретную и централизованную программу под кодовым названием «T‐4» – из-за адреса штаба по Тиргартенштрассе, 4, в Берлине – ввели в действие с целью проверить истории болезней взрослых обитателей приютов. Руководили ею Филипп Боулер, начальник канцелярии фюрера, и врач Гитлера доктор Карл Брандт. Работа позволила выявить 70 000 пациентов, обозначенных как «непригодные к жизни». Критически важным моментом являлось выяснение наличия у них способности когда-либо вообще внести трудовой вклад в общество. Если медицинское заключение имело так называемый положительный характер, дело помечалось знаком «+», что означало смерть; решение о сохранении жизни отмечалось знаком «—» как негативное. По мере развития программы и роста масштабов операции требовалось задействовать для разбора дел все больше клиник. В начале 1940 г. Фридриха Панзе и Курта Полиша, уже служивших советниками вермахта по «военным неврозам», пригласили на закрытую конференцию в Берлине, где посвятили в тайну программы и предложили присоединиться к разрастающейся команде медицинских экспертов. Оба не возражали[173].

Иные из оценщиков проявляли больше щепетильности, чем другие. В конце января 1941 г. Панзе и Полиш оказались вычеркнуты из числа арбитров T‐4, вероятно, из-за слишком малого количества «позитивных» рекомендаций. Ряд других видных психиатров продолжали выполнять двойную задачу военных психиатров и экспертов программы медицинских убийств, помимо научной деятельности и работы в медицинских учреждениях. Среди них Карл Шнайдер, глава клиники неврологии Гейдельбергского университета; Фридрих Мауца, его коллега из Кёнигсбергского университета; или светило детской психиатрии Вернер Виллингер, который в 1920-х гг. ввел психотерапию в благотворительную программу для молодежи в Гамбурге, чтобы затем стать убежденным нацистом и последовательным сторонником насильственной стерилизации юных правонарушителей[174].

В январе 1940 г., посетив демонстративный показ казни с помощью газа в исправительной колонии строгого режима в Бранденбурге, эксперты и чиновники T‐4 узнали о наличии способа умерщвлять по меньшей мере двадцать человек единовременно. До конца месяца пациенты из приютов по всему рейху направлялись через систему изоляторов для уничтожения в Бранденбург, Графенек в Швабских Альпах и Гартхайм около Линца. Пока операция набирала обороты в Бранденбурге, в сентябре подготовили другой такой центр в Бернбурге. В Пирне, около Дрездена, в приюте Зонненштайн, профессора Пауля Ниче, пациенты уже с начала 1939 г. испытали на себе действие помогавшей сэкономить «голодной диеты»; этот подход скопировали в других подобных заведениях в Саксонии. В мае 1940 г. Ниче перешел на постоянную работу в штабе T‐4.

В то время как сведения о казнях не желавших служить по соображениям совести доводились до сведения общественности и совершались под прикрытием военных законов, уничтожение недееспособных никогда не афишировалось и проводилось без всяких постановлений, хотя занятые в операции ключевые фигуры и старались протолкнуть какой-то декрет для придания законности своим действиям. В конечном счете Боулер и Брандт добились от Гитлера двух строчек – санкции на «милосердную смерть». Пусть этот строго конфиденциальный документ оставался крайне двусмысленным, диктатор никогда более не рисковал поставить подпись под какими-нибудь другими указами с разрешением на тайное убийство. Процесс отбора пациентов и даже организация умерщвления часто ложились на директоров психиатрических приютов, таких как Фридрих Меннеке, подгоняемых высокими провинциальными чиновниками вроде Фрица Бернотата в Гессен-Нассау. Многие были нацистами и имели возможность действовать, но идейные ориентиры им задавали концепции, не всегда обязательно нацистские по происхождению. Пожалуй, отправной точкой служил написанный в 1920 г. трактат «Дозволение на лишение жизни непригодных к жизни» Карла Биндинга и Альфреда Гохе, в котором радикальным образом переопределялась сама сущность «милосердной смерти»: не выбор индивида с целью избежать мучительного конца от неизлечимой болезни, а законное средство общества избавляться от «бесполезного балласта».

То и дело повторявшиеся финансовые кризисы областных и центральных правительств на протяжении 1920-х гг., особенно после обвала на Уолл-стрит в 1929 г., еще сильнее заострили для живущих в своем микромире немецких чиновников вопрос экономии средств и выбора жестких мер в распределении ресурсов. В их глазах мелкие преступники превращались в «психопатов» и бомжей, а длительное время находившиеся без работы граждане получали клеймо «антиобщественного элемента» и – что уж совсем безнадежно – «чуждых народной общности». Нацистский режим только поощрял подобные тенденции, пестуя управленческую культуру, в которой полиция, суды, организации по вопросам молодежи и социального обеспечения, СС, коменданты тюрем и директора исправительных домов могли ощущать себя занятыми в общем проекте под названием «национальная дисциплина». Достигнуть этого сложным не представлялось, поскольку многие представители среднего класса, политически консервативные люди, сделали те же выводы в отношении причин крушения порядка в конце Первой мировой. Все дело заключалось, по их мнению, в недостатке беспощадности в ходе ведения войны[175].