Выпив водки и закусив провизией из ресторана, Тимофей опять принялся философствовать. Пожалуй, на этот раз он по-настоящему был рад неожиданному визиту племянника, обходился без притворства, без неловкой маскировки своих пороков.

— А знаешь, племяш, это ведь во время войны, когда всем вокруг стало боязно и плохо, меня за человека начали принимать, — сокрушался дядька. — Вот почему наша жизнь так устроена? Когда все вокруг налажено, так дворник хуже собаки. Даже сосед, проходя мимо, не здоровается. Кого-то пугает мой пыльный фартук, кого-то — метла, иных — щетина или косматые волосы. А я знай себе убираю вверенный участок, осенью от листьев, зимой от снега и льда, весной от грязи и половодья. Чтоб люди не опаздывали на работу, а детишки — в школу.

В свертке, подаренном Разгуляевым, оказались не объедки, а отличная провизия, взятая, видимо, прямо с ресторанной кухни. Два куска жареной свинины, тонко нарезанный осетровый балык, овощи, зелень и свежий белый хлеб. Закуска что надо.

— Во время войны, когда немец стоял у ворот, люди добрее были. Сблизились, сроднились. Сообща-то и помирать проще, верно? А теперь все по новой. Как раньше. Все выражают ко мне отвращение, брезгуют, тепла в глазах не приметишь. Только уличные собаки и жмутся. Да вот ты не забываешь. И на том спасибо. А еще Кешка Разгуляев. Тоже свой человек.

Слушая жалобы на жизнь старика Тимофея, Васильков неожиданно вспомнил первое упоминание им об администраторе Разгуляеве.

«Как же он тогда сказал, отправляясь ко сну?. — Александр наморщил лоб. — «Завтра опосля уборки участка пойдем к одному моему хорошему знакомцу». Так, кажется. Я насторожился и спросил, к какому знакомцу. А он: «Да ты его тоже должен помнить. Авось приберет он тебя к рукам. Надежный человек и большую должность занимает».

Хорошая память позволила бывшему военному разведчику воспроизвести тот короткий разговор максимально точно. Из него выходило, что настоящий Александр Аверьянов до войны хотя бы раз встречался с Разгуляевым или и вовсе был неплохо знаком с ним. При подготовке операции по внедрению оперативники не смогли откопать сведений относительно этого знакомства. Вот и получилось, что Васильков едва не влип в историю. Разгуляев подзабыл внешность настоящего Аверьянова или… «Что? — Васильков разлил по кружкам остатки водки. — Или понял, что перед ним другой человек, и организовал слежку».

Да, Иннокентий Савельевич — не выпивоха Тимофей. Он в здравой памяти, умен, наблюдателен. Такого не проведешь.

Дворник опять что-то мямлил. А его племянник только сейчас вдруг осознал ту степень опасности, которой подвергался все это время. Ему стало ясно, кто и зачем посылал приблатненных пацанов, бродивших за ним по пятам вне ресторана.

Васильков допил водку и заметил, как дядька клюет носом и норовит уснуть за столом. Он уложил его на кровать, погасил свет и встал сбоку от окна.

Две трети оконного проема находились ниже уровня земли. Лишь через верхнюю часть можно было разглядеть тротуар, дорогу и дома, стоявшие на противоположной стороне улицы. Сейчас, глубокой ночью, все это тонуло в непроглядной темени. В подобных случаях бойцы фронтовой разведки полагались на слух.

Васильков медленно открыл форточку, замер и прислушался.

Ждать пришлось долго. Минут десять-двенадцать на улице было удивительно тихо. Потом слух опера уловил едва различимый шорох.

«Идут двое. Стараются не шаркать, ступают мягко и широко, — понял Александр. — Прошли. Остановились метрах в пяти от окна, пошептались и двинулись на другую сторону улицы».

Он дождался, пока все звуки стихнут, осторожно обошел в темноте стол-тумбу с остатками пиршества, нащупал пачку папирос, спички, выскользнул в коридор и, перешагивая через скрипучие ступени, поднялся к выходной двери. Старые петли громко пели, но Васильков знал, что если открывать дверь очень медленно, то этот звук пропадал.

Он наполовину распахнул створку и выглянул наружу. После прокуренного подвала ночная свежесть и запахи зелени показались ему чем-то волшебным, нереальным.

Вокруг была все та же темень, и Александру вновь пришлось полагаться на слух.

Где-то вдали иногда лаяла собака. Больше никаких звуков. Полная тишина.

Он вытянул зубами из пачки папиросу, но чиркать спичкой и освещать свое лицо не торопился. Голову будоражили разные мыли.

«А не махнуть ли по такой темени к Старцеву на квартиру? При моих навыках фронтового разведчика я сделаю это с легкостью, как уйду, так и вернусь. Ни одна собака не заметит».

Эта смелая мысль ему понравилась. Возможно, тем бы и закончилось. Васильков не стал бы возвращаться в полуподвал, отправился бы на доклад к товарищу домой. Но в какой-то момент он не увидел, а скорее почувствовал едва приметное движение слева от себя. Будто от кустов, что росли меж тротуаром и дорогой, кто-то осторожно крался в его сторону.

Не двигаясь, Александр сжал кулаки, чуть согнул в локтях руки и приготовился встретить противника.

Муровцы получили десяток фотографий молодого бандита с опухшей перевязанной щекой, разделились на две группы, оседлали служебные автомобили и отправились по московским зубоврачебным кабинетам. Всего им предстояло объехать семь объектов, четыре на севере столицы и три на западной окраине. Север Иван Харитонович отдал Егорову и Горшене, так как все четыре кабинета находились в относительной близости друг от друга. Сам же с Бойко отправился на запад. Там объектов было поменьше, но кучность здорово хромала.

Первая амбулатория, расположенная у депо за Ваганьковским кладбищем, оказалась закрытой. Пожилая докторша-стоматолог сама слегла в больницу с сердечным приступом. На рабочем месте в ближайшую неделю ее не ждали.

Второй объект на Погодинской работал, в очереди сидели человек семь-восемь. Убедившись в том, что блатного мальца среди них нет, Старцев с Бойко дождались, когда врач освободится, и на десять минут уединились с ней в кабинете. Молодая женщина оказалась понятливой.

Она выслушала визитеров, внимательно посмотрела на фотографию, спрятала ее в карман белого халата, кивнула и сказала:

— Если появится, осмотрю, проведу часть лечения, назначу прием на следующий день и сразу же позвоню вам.

Последний объект оказался дальше других, почти на границе города и ближнего Подмосковья. Это была зубоврачебная амбулатория в небольшой больничке, находившейся на территории поселка имени летчика Кастанаева.

— Сюда этот тип заявится только в том случае, если банда залегла на дно где-то там, — проговорил Олесь и махнул рукой на юго-запад, в сторону лесов и мелких деревень.

Одной из особенностей в характере Бойко была способность всегда и во всем сомневаться. Родилась она, скорее всего, в тот момент, когда в его ладони взорвался немецкий автоматический карандаш. До этого Олесь таким занудой не был.

Иван не стал развивать тему.